Эйфория
Шрифт:
Там со мной не было никого, чтобы утешить меня, когда мне это было больше всего нужно.
Это было слабым оправданием. По правде говоря, никаких слов, способных утешить в этой ситуации, и не было.
— Извини, — сказала Мелисса. Она оставила DVD-плеер на кровати и направилась к двери, не оглядываясь. — Мне нужно побыть одной некоторое время.
Норман захлопнул устройство и вернул его обратно в свой карман. Он долго сидел на кровати, выглядывая через маленькое окошко на чернильную ночь и небо, затянутое облаками. Норман чувствовал онемение. Это было приятное чувство: его разум был наконец-то блаженно пуст, свободен от всех мыслей, словно шумная, оживлённая улица теперь стихла. Он прошёл в смежную комнату, бывшую уборной, и включил
Он прошёл к двери в номер и открыл её. Маленькая, сгорбившаяся фигура сидела у края лестницы всего лишь в нескольких шагах от него. Её руки обхватывали колени, а голова была низко наклонена. Поднявшийся ветер трепал её волосы и плащ, и заставлял беспокойно трепыхаться некоторые из дешёвых навесов над входом в мотель. Снова закрыть дверь Норману было трудно.
Как только это ему удалось, он сел рядом с Донахью, и лестница издала стон. Мелисса вглядывалась в Вашингтон, в возвышающиеся над улицами здания и огни тысячи неясных машин-бусин, сливающихся в тонкий, оранжевый луч, змеящийся вокруг всех них. А в отдалении угадывался монумент Вашингтона: тонкий и призрачный на фоне горизонта, показывающий вверх, словно всезнающий указатель, туда, где светилась луна. Автомобили и грузовики мелькали у отеля даже слишком часто, но сейчас в этом районе города, по большей части, было бесшумно. Мелисса повернулась к нему. Её глаза были затянуты туманным блеском, причиной которого, вероятно, был холод, но возможно и нет.
— Как они могли? Как они могли? Даже не сказав тебе?
Норман отвёл взгляд в тот момента, когда Мелисса ладонью своей руки отёрла глаза. В следующий момент он подскочил от ощущения холодной кожи на своей шее и обернувшись увидел, что Донахью нежно положила пальцы ему на участок сбоку под челюстью. С виноватым видом она отняла их. Они сидели очень близко.
— Натёр?
— Да. Ремнём безопасности, чуть раньше в машине.
Он несколько смущённо потёр шею. Это была лишь лёгкая отметина и прежде она не саднила, но час назад или около того она начала болеть. Оставалось надеяться, что это не серьёзно. Норман не был уверен в том, сколько ещё пренебрежительного отношения к себе сможет вынести его тело.
Внезапно он почувствовал себя мучительно одиноким: более одиноким, чем когда-либо в жизни ощущал себя, словно это было реальной физической болью, наряду с болью в его шее. Рейни покинул его. Он не знал, к кому ещё ему следует обратиться. В приключенческих романах герой никогда не бывал один: даже в самые мрачные времена у него был партнёр, закадычный приятель, кто-нибудь, кто помогал бы ему пройти через самое страшное.
Я уж точно не герой, хотя, может и он?
Джейден покачал головой, как будто было возможно физически сбросить эти детские мысли и разом от них освободиться. Но одиночество осталось. Одиночество нельзя было так легко стряхнуть.
— Мелисса, — произнёс Норман чуть громче мягкого насвистывания ветра. — Всё, чего я хочу, — не остаться одному. Не думаю, что могу в данный момент справиться с этим.
Она по-прежнему вглядывалась в город. Она моргнула один раз. Она не улыбалась, но её голос был твёрдым, и когда она заговорила, это было точно так же обнадёживающе, как улыбка, появись она на её лице:
— Я не оставлю тебя.
========== Глава 12. Сомнение ==========
Вторник, 10:03
Поначалу ничего не было, кроме звука.
Звук нарастающий и текучий, словно мёд, переходящий в мелодию, достаточно вескую, чтобы заполнить всю вселенную. Когда из тьмы стал медленно возникать мир, он начался со мглы, наложившейся на мглу: чёрные тени,
сияющие над чёрными полосами. Чёрные клавиши фортепиано. Затем явились белые клавиши, после — фортепиано, а за ним и пианист.Мелисса стояла в большой комнате с покрытым плиткой полом. Помещение было полно тьмы и пыли. Она не заметила более ничего, кроме этого. Фортепиано – большое, словно гора, – стояло перед ней, за ним сидел Норман, будто король, или жрец, или судья на пьедестале.
Он двигал руками, и лилась музыка. Он не опускал на неё взгляда. Он был занят клавишами, в настолько глубокой концентрации, что это было подобно сну. Звук приблизился и окутал её. Это была напевная, сладкая мелодия – цикличная и бесконечная, – вечно образующая петлю с самой собой, обновляя свой ласкающий слух цикл. Высокие ноты фортепиано были ясными, светлыми и мимолётными, дрожа опускались и поднимались в многоцветных звукорядах: столь сладкие, что становились почти печальными, а приглушённые нижние звуки аккордов – столь же постоянных, как беспокойный океан – заставляли их вставать на якорь гармонии, прежде чем они смогли бы улететь к солнцу. Он всё продолжал и продолжал играть.
Она стояла, парализованная чем-то неземным. В то время, как он играл, паря над фортепиано быстрокрылыми пальцами, идеальный звук соткал вокруг неё саван, столь же обволакивающий, как мрак в этой длинной комнате. Казалось, он заглянул ей в душу, сорвал ядро её сути и заставил его петь, как будто бы знал её всю свою жизнь.
Музыка — она говорила с ней золотым голосом.
Мелисса стояла, опустив руки по бокам, ощущая, что её сердце переполнено, думая, что вот-вот заплачет. В тот момент, как она ощутила, что её средоточие пронзило так точно, что это было сродни лучу пылающего солнечного света, прорезавшегося сквозь её грудь, ангельский отрывок подошёл к кульминации, разливаясь трелью и реверберируя, – самая прекрасная вещь из всех, что она когда-либо слышала, – прежде чем истощиться до приглушённого окончания. Его руки зависли над клавишами, не желая прекращать. Финальные, лучезарные нотки растворились в воздухе, как будто они никогда и не существовали, и всё, что осталось в комнате, — тени.
Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы просто снова научиться дышать.
— Ты это написал?
Он кивнул.
— Называется «Мелисса».
Затем он встал во главе фортепиано, возвышающегося над ней, а его тяжелая, твёрдая поверхность напомнила ей плаху. Теперь она смогла увидеть высеченные на ней отметины. Норман поднял руку, а в ней удерживался огромный топор. Он по дуге качнулся над фортепиано к ней, в грозящем столкновением направлении, раскалывая дерево, а чёрно-белые клавиши, разлетающиеся во все стороны, были последней вещью, которую она увидела, прежде чем он поразил её.
Мелисса встрепенувшись проснулась.
Солнечный свет был первой вещью, на которую она обратила внимание. Солнце стояло высоко и косыми лучами проникало внутрь сквозь брешь в занавеске. Осколки света нежно падали на всё в комнате, вплывая в поле её зрения, подобно пыли с крыльев ангела.
Всё было приятно тёплым. Они по-прежнему были расположены так, как легли прошлой ночью: Мелисса с одной стороны кровати, Норман — с другой. Она мельком взглянула на него. Он лежал, повернувшись к ней спиной, а спокойное дыхание, доносившееся от его безмятежной фигуры, сообщило ей о том, что он спал. Они оба были одеты. Рубашка Нормана была сильно смята.
Она медленно поднялась. Температура стоптанного ковра под её ногами казалась её подошвам умеренной. От комбинации тепла их сна, их горячего и влажного дыхания, жара их тел, номер за ночь согрелся. Было тяжело поверить в то, что снаружи по-прежнему зима.
Первое, что сделала Мелисса, — направилась к умывальнику в ванной комнате. Сложенной над краном в форме чаши ладонью, она поднесла ледяную жидкость к губам. Грязная вода мотеля никогда не была такой сладкой. Проводя холодными руками по лицу, она краем глаза заметила часы на своём запястье. Было уже десять.