Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

Михайловича. Что касается до Федора Михайловича, то исполнить обещание ему

помешали самые уважительные причины. Его жена, Марья Дмитриевна, умирала, и он должен был находиться при ней, то есть в Москве, куда доктора

посоветовали перевезти ее. Вопрос был уже не об излечении, а только об

облегчении болезни; чахотка достигла последней степени {56}.

XII

Разрешение нового журнала

Не могу сказать, когда именно Федор Михайлович вернулся из-за границы

и переехал в Москву к Марье Дмитриевне. Но сохранилось его письмо к Михаилу

Михайловичу из первых дней этого времени {57}.

О хлопотах по журналу, которые упоминаются в этом письме, память

сохранила мне мало подробностей. Помню только, что цензурное ведомство

оказалось необыкновенно тугим. Случай с "Роковым вопросом", очевидно, сбил

цензуру с толку. Так как промах оказался там, где она вовсе не ожидала (статья

была процензурована, как все, что тогда печаталось, и не встретила ни малейшего

затруднения), то цензура уже не знала, что ей останавливать и что запрещать, и

удесятерила свою строгость. Название "Правда" показалось прямым намеком и не

было допущено; точно так было признано опасным название "Дело" и другие

подобные; после долгих переговоров редакция скрепя сердце остановилась на

неудачном названии "Эпоха", в котором наконец цензура не нашла ничего

неудобного. Нерусское название было очень неприятно; нас сердило, когда

попадались читатели, которые с трудом его запоминали, произносили "Эпоха", смешивали с "Эхо" и т. д.

Кроме того, помню, что разрешение журнала все оттягивалось и

оттягивалось. Почему-то принят был срок восьми месяцев со времени

запрещения. По этому счету новому журналу позволено было выходить с января

1864 года; но за разными проволочками, измучившими всех нас, объявление об

204

издании "Эпохи" могло появиться в "С.-Петербургских ведомостях" только 31

января 1864 года {58}. <...>

Объявление мастерское, именно такое, о каком питал замыслы Федор

Михайлович. Ничего яснее нельзя было желать, особенно когда вверху стояло

крупными буквами: "О подписке на журнал "Эпоха" и о расчете с подписчиками

"Времени". Но тут же видна и ошибка, сделанная прежде. Если только сто

подписчиков требовали возвращения денег, то тысячи других, не писавших писем

в редакцию, наверное, ждали, однако, от нее какого-нибудь удовлетворения или

хоть отзыва и, конечно, сердились, не находя в газетах никакого обращения к

себе. За этим последовал целый ряд других ошибок и несчастий, и дело стало

идти все хуже и хуже.

Постараюсь перечислить этот ряд несчастий и неудач отчасти потому, что

они имели большое значение для Федора Михайловича, отчасти для того, чтобы

указать черты тогдашнего хода литературы и даже вообще черты падения

журналов, дела, как известно, очень обыкновенного у нас.

Братья Достоевские принадлежали к числу людей непрактичных, или

мало практичных. <...> Михаила Михайловича нельзя было считать человеком

вполне непрактичным; он был довольно осмотрителен и предусмотрителен.

Федор же Михайлович, несмотря на свой быстрый ум, несмотря на возвышенные

цели, которых всегда держался в своей деятельности и в своем поведении, или, скорее - именно по причине этих возвышенных целей, - чрезвычайно страдал

непрактичностию; когда он вел дело, он вел его очень хорошо; но он делал это

порывами, очень короткими, легко утешался и останавливался, и хаос возрастал

вокруг него ежеминутно. "Эпоха" была начата ни с чем; через год, когда она

кончилась (второю книжкою 1865), на нее была убита не только вся подписка, но

и та доля наследства, которая приходилась братьям от богатой московской

родственницы (кажется, по десять тысяч рублей на каждого) и которую они

выпросили вперед, и, сверх того, пятнадцать тысяч рублей долга, с которым

остался Федор Михайлович после прекращения журнала {59}.

XIII

"Эпоха" и ее падение

Началась "Эпоха" в очень неблагоприятных обстоятельствах. Федор

Михайлович был в Москве, у постели умирающей жены и сам больной, так что не

успел ничего написать. Мою статью "Перелом" запретила напуганная цензура, вообще очень подозрительно следившая за "Эпохою", а меня считавшая

чрезвычайно опасным, так что не пропускала тех самых моих статей, в которых я

рвался заявить свой патриотизм и снять с себя обидное обвинение. Все

сотрудники были в каком-то разброде. Но главное - переменилось настроение

публики и литературы. <...>

При таких обстоятельствах требовалась особенная энергия со стороны

редакции. Между тем Михайло Михайлович действовал вяло, может быть

205

измученный предшествовавшими волнениями, а может быть уже носивший в себе

ту болезнь, которая скоро должна была свести его в могилу. Тут очень повредило

делу и воспоминание о блестящем успехе "Времени". Во все продолжение

"Эпохи" оба Достоевские никак не хотели верить, чтобы их могла постигнуть

неудача, и были поэтому часто очень небрежны. Как бы то ни было, первая

книжка "Эпохи", которая могла бы явиться уже в феврале, особенно если бы была

заранее подготовлена, не явилась и в первой половине марта; вместо того решено

было издать двойную книжку за январь и за февраль, но и эта двойная книжка

явилась лишь к началу апреля. Объявление об ее выходе напечатано в "С.-

Петербургских ведомостях" 24 марта 1864 года. Разумеется, тогда подписка на

журналы давно состоялась, и публика, выбитая из старой колеи, не обратила

никакого внимания на новое литературное явление {60}.

Из этого отрывка ясно видны и жалкий вид нашего двойного номера, и