Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2

положение. Бывал на вечерах у Елены Андреевны Штакеншнейдер {3} (дочери

знаменитого архитектора), - у ней по вторникам собирались многие выдающиеся

литераторы, читавшие иногда свои произведения. Устроивались у ней и

домашние спектакли; например, я запомнила, что мы с мужем зимою 1880 года

присутствовали на представлении "Дон-Жуана"; исполнителями пьесы были: С.

В. Аверкиева (дона Анна), с большим талантом исполнившая свою роль, поэт К.

К. Случевский и Н. Н. Страхов. Роль так подходила к нему, что Федор

Михайлович аплодировал ему и очень был весел в тот вечер. У Штакеншнейдера

Федор Михайлович в эту зиму познакомился с Лидиею Ивановною Веселитской,

впоследствии известной писательницей В. Микулич {4}. Отмечу как чуткость и

провидение Федора Михайловича: поговорив с молодой девушкой два-три раза, Федор Михайлович, несмотря на молодость ее и понятное смущение, угадал в ней

не заурядную барышню, а заключающую в себе задатки чего-то высшего,

стремления ее к идеалу и, наверное, литературный талант. В этом Федор

Михайлович не ошибся, и автор "Ми мочки" своими произведениями оставил

заметный след в русской литературе.

Федор Михайлович очень уважал и любил Елену Андреевну

Штакеншнейдер за ее неизменную доброту и кротость, с которою она переносила

свои постоянные болезни, никогда на них не жалуясь, а, напротив, ободряя всех

своею приветливостью. В семье Штакеншнейдеров особенною симпатиею

пользовался брат Елены Андреевны, Адриан Андреевич, человек большого ума и

искренний почитатель таланта Федора Михайловича. С Адрианом Андреевичем,

как с талантливым юристом, Федор Михайлович советовался во всех тех случаях, когда дело касалось порядков судебного мира, и ему Федор Михайлович обязан

тем, что в "Братьях Карамазовых" все подробности процесса Мити Карамазова

были до того точны, что самый злостный критик (а таких было немало) не смог

бы найти каких-либо упущений или неточностей.

Чрезвычайно любил Федор Михайлович посещать К. П. Победоносцева;

{5} беседы с ним доставляли Федору Михайловичу высокое умственное

наслаждение как общение с необыкновенно тонким, глубоко понимающим, хотя и

скептически настроенным умом.

Но всего чаще в годы 1879-1880 Федор Михайлович посещал вдову

покойного поэта гр. Алексея Толстого, графиню Софию Андреевну Толстую6.

Это была женщина громадного ума, очень образованная и начитанная. Беседы с

272

ней были чрезвычайно приятны для Федора Михайловича, который всегда

удивлялся способности графини проникать и отзываться на многие тонкости

философской мысли, так редко доступной кому-либо из женщин. Но, кроме

выдающегося ума, гр. С. А. Толстая обладала нежным, чутким сердцем, и я всю

жизнь с глубокою благодарностью вспоминаю, как она сумела однажды

порадовать моего мужа.

Как-то раз Федор Михайлович, говоря с графиней о Дрезденской

картинной галерее, высказал, что в живописи выше всего ставит Сикстинскую

мадонну, и, между прочим, прибавил, что, к его огорчению, ему все не удается

привезти из-за границы хорошую большую фотографию с Мадонны, а здесь

достать такую нельзя. Федор Михайлович, отправляясь в Эмс, непременно хотел

купить хорошую копию с этой картины, но все не удавалось исполнить это

намерение. Я тоже разыскивала большую копию с Мадонны в столичных

эстампных магазинах, но тоже безуспешно. Прошло недели три после этого

разговора, как в одно утро, когда Федор Михайлович еще спал, приезжает к нам

Вл. С. Соловьев и привозит громадный картон, в котором была заделана

великолепная фотография с Сикстинской мадонны в натуральную величину, но

без персонажей, Мадонну окружающих.

Владимир Сергеевич, бывший большим другом графини Толстой,

сообщил мне, что она списалась с своими дрезденскими знакомыми, те выслали

ей эту фотографию, и графиня просит Федора Михайловича принять от нее

картину "на добрую память". Это случилось в половине октября 1879 года, и мне

пришло на мысль тотчас вставить фотографию в раму и порадовать ею Федора

Михайловича в день его рождения, 30 октября. Я высказала мою мысль

Соловьеву, и он ее одобрил, тем более что, оставаясь без рамы, фотография могла

испортиться. Я просила Владимира Сергеевича передать графине мою сердечную

благодарность за ее добрую мысль, а вместе с тем предупредить, что Федор

Михайлович не увидит ее подарка ранее дня своего рождения. Так и случилось: накануне 30-го прекрасная, темного дуба резная рама со вставленною в нее

фотографиею была доставлена переплетчиком и вбит для нее гвоздь в стену

прямо над диваном (постелью Федора Михайловича), где всего лучше выдавались

на свету все особенности этого шедевра.

Утром, в день нашего семейного праздника, когда Федор Михайлович

ушел пить чай в столовую, картина была повешена на место; после веселых

поздравлений и разговоров мы вместе с детьми отправились в кабинет. Каково же

было удивление и восторг Федора Михайловича, когда глазам его представилась

столь любимая им Мадонна! "Где ты могла ее найти, Аня?" - спросил Федор

Михайлович, полагая, что я ее купила. Когда же я объяснила, что это подарок гр.

Толстой, то Федор Михайлович был тронут до глубины души ее сердечным

вниманием и в тот же день поехал благодарить ее. Сколько раз в последний год

жизни Федора Михайловича я заставала его стоящим перед этою великою

картиною в таком глубоком умилении, что он не слышал, как я вошла, и, чтоб не

нарушать его молитвенного настроения, я тихонько уходила из кабинета. Понятна

моя сердечная признательность графине Толстой за то, что она своим подарком