Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2

эти два крупнейших произведения в самом процессе их создания, - как со стороны

художественной, так и со стороны идеологической, главным образом с точки

зрения отражения в них "злобы дня". И прежде всех это сделал Некрасов. По

прочтении первой части романа он пришел к Достоевскому, чтоб выразить свой

восторг: "Всю ночь сидел, читал, до того завлекся, а в мои лета и с моим

здоровьем не позволил бы этого себе. И какая, батюшка, у вас свежесть. <...> Такой свежести, в наши лета, уже не бывает и нет ни у одного писателя. У Льва

Толстого, в последнем романе, лишь повторение того, что я и прежде у него же

читал, только в прежнем лучше" (Письма, III, 152). Достоевский принял эту

похвалу с большим удовлетворением и через два года в февральском номера

"Дневника писателя" за 1877 год, говоря об "Анне Карениной", почти дословно

повторил от своего имени слова Некрасова: "Сначала мне очень понравилось; потом хоть и продолжали нравиться подробности, так что не мог оторваться от

них, но в целом стало нравиться менее. Все казалось мне, что я это где-то уже

читал, и именно в "Детстве и отрочестве" того же графа Толстого и в "Войне и

мире", его же, и что там даже свежее было" (Достоевский, 1926-1930, XII, 52).

Характерно, однако, что сказано это мимоходом. Достоевский заявляет, что "в

чисто беллетристическом и критическом смысле" не будет говорить о романе. Его

поразило то, что у "писателя-художника в высшей степени, беллетриста по

преимуществу", каков Толстой, он "прочел три-четыре страницы настоящей

"злобы дня", - все, что есть важнейшего в наших русских текущих политических и

социальных вопросах, и как бы собранное в одну точку". В тоне поразительно

спокойном Достоевский начинает критику "Анны Карениной" с точки зрения

общественно-политической. Он критикует роман именно с точки зрения "злобы

310

дня", как ее понимала наиболее левая часть демократически настроенной

интеллигенции: все та же "история барского русского семейства", но наиболее

распространенный, современный его тип уже не князь Андрей Болконский, не

Пьер Безухов, а всего лишь Вронский и Стива Облонский, с их пошлым

внутренним миром, ничтожные, бездарные люди, которые и "говорить не могут

между собою иначе, как об лошадях". Когда Толстой стал серьезно, а не

иронически вводить читателя в их внутренний мир, то "показалось это даже

скучным".

"И вот вдруг все предубеждения мои были разбиты, - пишет Достоевский.

– Явилась сцена смерти героини <...> - и я понял всю существенную часть целей

автора. В самом центре этой мелкой и наглой жизни появилась великая и

вековечная жизненная правда и разом все озарила. Эти мелкие, ничтожные и

лживые люди стали вдруг истинными и правдивыми людьми, достойными имени

человеческого, - единственно силою природного закона, закона смерти

человеческой. Вся скорлупа их исчезла, и явилась одна их истина. <...> Ненависть

и ложь заговорили словами прощения и любви" (Достоевский, 1928-1930, XII, 52, 53).

В этом же номере "Дневника" Достоевский писал о "чистом сердцем"

Левине, способном в своих страстных "исканиях честности" дойти до "последних

столпов". В этом устремлении Левина увидел Достоевский черту, в самой сути

своей сближающую Левина с героем "Подростка" - Аркадием Долгоруким, и

шире - с "наступающей будущей Россией честных людей", всеми помыслами

обращенных к народу.

Однако, как полагает Достоевский, Левин разошелся с "огромным

большинством русских людей" во взгляде на самый важный из современных

вопросов - в отношении к русско-турецкой войне (см. прим. 15 к стр. 292).

17 Стр. 294. В этих взглядах Достоевского, поражающих своей

реакционностью, можно видеть следы влияния кружка кн. Мещерского, с

которым писатель сблизился в 1872 году (см. стр. 80 наст, тома).

18 Стр. 294. Слова Достоевского о великорусской семье, казалось бы, на

первый взгляд, непосредственно примыкающие к его высказыванию о

национальностях, скорее связаны со взглядами славянофилов, чем с воззрениями

круга Мещерского. Мнение о том, что в русской патриархальной семье

сохранились элементы общинного быта, высказывалось также Герценом, а одно

время - и Чернышевским. Однако и Герцен и Чернышевский связывали с

крестьянской общиной свои надежды на своеобразный, некапиталистический

путь России к социализму через революцию.

19 Стр. 295. Далее следует опускаемое нами письмо Достоевского от 29

мая 1876 года (Письма, III, 210-211).

В. Г. Короленко

ПОХОРОНЫ НЕКРАСОВА И РЕЧЬ ДОСТОЕВСКОГО НА ЕГО МОГИЛЕ

311

(Из "Истории моего современника")

Эта глава "Истории моего современника" (т. 4, гл. X) печатается по

изданию: В. Г. Короленко, Собр. соч. в десяти томах, т, VI, М. 1954, стр. 197-200.

1 Стр. 298. См. т. 1 наст. изд., стр. 147.

2 Стр. 298. "Путешествие в Арзрум", гл. 2.

3 Стр. 298. В печати оживленно комментировалась не столько речь

Достоевского, сколько его высказывание о Некрасове в "Дневнике писателя" за

декабрь 1877 года (см., например, статьи "Литературные мелочи".
– "Дело", 1878, N 6; "Внутреннее обозрение".
– ОЗ, 1878, N 3, 4 и многие др.).

4 Стр. 298. По свидетельству Г. В. Плеханова, также выступавшего на

похоронах Некрасова, эти слова Достоевского показались "вопиющей

несправедливостью" группе революционеров-семидесятников, членов общества

"Земля и воля". "Он был выше Пушкина!
– закричали мы дружно и громко" (Г. В.

Плеханов, Литература и эстетика, т. II, Гослитиздат, М. 1958, стр. 208).

5 Стр. 299. Имеется в виду высказывание Скабичевского в обзоре "Мысли

по поводу текущей литературы" о том, что права молодежь, считающая Некрасова