Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2

"Игрок") и высказал мысль, что если бы в Дрездене он был теперь один, то

непременно бы съездил поиграть на рулетке. К этой мысли муж возвращался еще

раза два, и тогда я, не желая в чем-нибудь быть помехой мужу, спросила, почему

же он теперь не может ехать? Федор Михайлович сослался на невозможность

оставить меня одну, ехать же вдвоем было дорого. Я стала уговаривать мужа

поехать в Гомбург на несколько дней, уверяя, что за его отсутствие со мной

ничего не случится. Федор Михайлович пробовал отговариваться, но так как ему

самому очень хотелось "попытать счастья", то он согласился и уехал в Гомбург

{24}, оставив меня на попечение нашей хозяйки. Хотя я и очень бодрилась, но

когда поезд отошел, я почувствовала себя одинокой, я не могла сдержать своего

горя и расплакалась. Прошло два-три дня, и я стала получать из Гомбурга письма, в которых муж сообщал мне о своих проигрышах и просил выслать ему деньги; я

его просьбу исполнила, но оказалось, что и присланные он проиграл, и просил

вновь прислать, и я, конечно, послала. Но так как для меня эти "игорные"

волнения были совершенно неизвестны, то я преувеличила их влияние на

здоровье моего мужа. Мне представилось, судя по его письмам, что он, оставшись

в Гомбурге, страшно волнуется и беспокоится. Я опасалась нового припадка и

приходила в отчаяние от мысли, зачем я его одного отпустила и зачем меня нет с

ним, чтобы его утешить и успокоить. Я казалась себе страшной эгоисткой, чуть не

преступницей за то, что в такие тяжелые для него минуты я ничем не могу ему

помочь.

Чрез восемь дней Федор Михайлович вернулся в Дрезден и был страшно

счастлив и рад, что я не только не стала его упрекать и жалеть проигранные

деньги, а сама его утешала и уговаривала не приходить в отчаяние.

Неудачная поездка в Гомбург повлияла на настроение Федора

Михайловича. Он стал часто возвращаться к разговорам о рулетке, жалел об

истраченных деньгах и в проигрыше винил исключительно самого себя. Он

уверял, что очень часто шансы были в его руках, но он не умел их удержать, торопился, менял ставки, пробовал разные методы игры - ив результате

проигрывал. Происходило же это от того, что он спешил, что в Гомбург приехал

33

один и все время обо мне беспокоился. Да и в прежние приезды на рулетку ему

приходилось заезжать всего на два, на три дня, и всегда с небольшими деньгами, при которых трудно было выдержать неблагоприятный поворот игры. Вот если

бы удалось поехать в рулеточный город и пожить там недели две-три, имея

некоторую сумму в запасе, то он наверно бы имел удачу: не имея надобности

спешить, он применил бы тот спокойный метод игры, при котором нет

возможности не выиграть если и не громадную сумму, то все-таки достаточную

для покрытия проигрыша. Федор Михайлович говорил так убедительно, приводил

столько примеров в доказательство своего мнения, что и меня убедил, и когда

возник вопрос, не заехать ли нам по дороге в Швейцарию (куда мы направлялись) недели на две в Баден-Баден, то я охотно дала свое согласие, рассчитывая на то, что мое присутствие будет при игре некоторым сдерживающим началом. Мне же

было все равно, где бы ни жить, только бы не расставаться с мужем.

Когда мы наконец решили, что по получении денег поедем на две недели

в Баден-Баден, Федор Михайлович успокоился и принялся переделывать и

заканчивать работу, которая ему так не давалась. Это была статья о Белинском

{25}, в которой мой муж хотел высказать о знаменитом критике все, что лежало у

него на душе. Белинский был дорогой для Федора Михайловича человек. Он

высоко ставил его талант, еще не зная его лично, и говорит об этом в номере

"Дневника писателя" за 1877 год {26}.

Но, высоко ставя критический дар Белинского и искренне питая

благодарные чувства за поощрение его литературного дарования, Федор

Михайлович не мог простить ему то насмешливое и почти кощунственное

отношение этого критика к его религиозным воззрениям и верованиям.

Возможно, что многие тяжелые впечатления, вынесенные Федором

Михайловичем от сношения с Белинским, были следствием сплетен и

нашептываний тех: "друзей", которые сначала признали талант Достоевского и

его пропагандировали, а затем, по каким-то мало понятным для меня причинам, начали преследовать застенчивого автора "Бедных людей", сочинять на него

небылицы, писать на него эпиграммы {"Нива" за 1884 год. N 4. Статья Я. П.

Полонского "Воспоминания А. Я. Головачевой-Панаевой", 1890 год. (Прим. А. Г.

Достоевской.)} и всячески выводить из себя {27}.

Когда Федору Михайловичу предложили написать "о Белинском", он с

удовольствием взялся за эту интересную тему, рассчитывая не мимоходом, а в

серьезной, посвященной Белинскому статье высказать самое существенное и

искреннее свое мнение об этом дорогом вначале и в заключение столь враждебно

относившемся к нему писателе.

Очевидно, многое еще не созрело в уме Федора Михайловича, многое

приходилось обдумывать, решать и сомневаться, так что статью о Белинском

мужу пришлось переделывать раз пять, и в результате он остался ею недоволен. В

письме к А. Н. Майкову от 15 сентября 1867 года Федор Михайлович писал:

{"Биография и письма", стр. 178 {28}. (Прим. А. Г. Достоевской.)} "Дело в том, что кончил вот эту проклятую статью "Знакомство мое с Белинским".

Возможности не было отлагать и мешкать. А между тем я ведь и летом ее писал, но до того она меня измучила и до того трудно ее было писать, что я дотянул до

34

сего времени и наконец-то, со скрежетом зубовным, кончил. Штука была в том, что я сдуру взялся за такую статью. Только что притронулся писать, и сейчас

увидал, что возможности нет написать цензурно (потому что я хотел писать все).