Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
его наболевшей души, как бы еще теснее соединили нас.
За все четырнадцать лет нашей супружеской жизни я не запомню такого
грустного лета, какое мы с мужем провели в Веве в 1868 году. Жизнь как будто
остановилась для нас; все наши мысли, все наши разговоры сосредоточивались на
воспоминаниях о Соне и о том счастливом времени, когда она своим
присутствием освещала нашу жизнь. Каждый встретившийся ребенок напоминал
нам о нашей потере, и, чтобы не терзать свои сердца, мы уходили гулять куда-
нибудь
тяжело переносила наше горе и много слез пролила по своей девочке. Но в
глубине души у меня таилась надежда, что милосердный господь сжалится над
нашими страданиями и вновь пошлет нам дитя, и я горячо молилась об этом.
Надеждою на новое материнство старалась утешить меня и моя мать, которая
тоже очень тосковала по внучке. Благодаря молитве и надежде острота скорби
моей мало-помалу смягчилась. Не то происходило с Федором Михайловичем, и
его душевное настроение начинало не на шутку меня пугать. Вот что я прочла в
письме к Майкову (от 22 июня), когда мне пришлось приписать к нему несколько
слов привета его жене: "...чем дальше идет время, тем язвительнее воспоминание
и тем ярче представляется мне образ покойной Сони. Есть минуты, которых
выносить нельзя. Она уже меня знала, она, когда я, в день смерти ее, уходил из
дома читать газеты, не имея понятия о том, что через два часа умрет, она так
45
следила и провожала меня своими глазками, так поглядела на меня, что до сих
пор представляется, и все ярче и ярче. Никогда не забуду и никогда не перестану
мучиться. Если даже и будет другой ребенок, то не понимаю, как я буду любить
его, где любви найду? мне нужно Соню. Я понять не могу, что ее нет и что ее
никогда не увижу" {"Биография и письма", стр. 188 {43}. (Прим. А. Г.
Достоевской.)}.
Такими же словами отвечал Федор Михайлович на утешения моей матери.
Меня его подавленное настроение страшно беспокоило, и я с огорчением думала: неужели возможно, что Федор Михайлович, если господь вновь благословит нас
рождением ребенка, не полюбит его и не будет так же счастлив, как был счастлив
при рождении Сони. Точно темная завеса задернулась пред нами, так было в
нашей семье тоскливо и грустно.
Федор Михайлович продолжал работать над своим романом, но работа его
не утешала. К нашему печальному настроению присоединилась тревога по поводу
того, что стали пропадать адресованные нам письма и таким образом
затруднялись сношения с родными и знакомыми, а эти сношения составляли
единственное наше утешение. <...>
К осени нам стало ясно, что необходимо во что бы то ни стало изменить
наше тяжелое настроение, и в начале сентября мы решили переехать в Италию и
на первый случай поселиться в Милане. <...>
Перемена обстановки, дорожные впечатления, новые
люди (ломбардцы-крестьяне, по мнению Федора Михайловича, с виду очень похожи на русских
крестьян) - все это повлияло на настроение Федора Михайловича, и первые дни
пребывания в Милане он был чрезвычайно оживлен: водил меня осматривать
знаменитый Миланский собор Il Duomo, составлявший для него всегда предмет
искреннего и глубокого восхищения. Федор Михайлович жалел только о том, что
площадь пред собором близко застроена домами (теперь площадь значительно
расширена), и говорил, что архитектура Il Duomo, таким образом, теряет в своей
величественности. В один ясный день мы с мужем даже взбирались на кровлю
собора, чтобы бросить взгляд на окрестности и лучше рассмотреть украшающие
его статуи. Поселились мы близ Corso, в такой узенькой улице, что соседи могли
переговариваться из окна в окно. <...>
Осень 1868 года в Милане была дождливая и холодная, и делать большие
прогулки (что так любил мой муж) было невозможно. В тамошних читальнях не
имелось русских газет и книг, и Федор Михайлович очень скучал, оставаясь без
газетных известий с родины. Вследствие этого, прожив два месяца в Милане, мы
решили переехать на зиму во Флоренцию. Федор Михайлович когда-то бывал
там, и у него остались о городе хорошие воспоминания, главным образом о
художественных сокровищах Флоренции.
Таким образом, в конце ноября 1868 года мы перебрались в тогдашнюю
столицу Италии и поселились вблизи Palazzo Pitti. Перемена места опять повлияла
благоприятно на моего мужа, и мы стали вместе осматривать церкви, музеи и
дворцы. Помню, как Федор Михайлович приходил в восхищение от Cathedrale,
церкви Santa Maria del fiore и от небольшой капеллы del Battistero, в которой
обычно крестят младенцев. Бронзовые двери Вattistero (особенно delta del
46
Paradiso), работы знаменитого Ghiberti, очаровали Федора Михайловича, и он, часто проходя мимо капеллы, всегда останавливался и рассматривал их. Муж
уверял меня, что если ему случится разбогатеть, то он непременно купит
фотографии этих дверей, если возможно, в натуральную их величину, и повесит у
себя в кабинете, чтобы на них любоваться.
Часто мы с мужем бывали в Palazzo Pitti, и он приходил в восторг от
картины Рафаэля "Madonna della Sedia". Другая картина того же художника, "S.
Giovan Battista nel deserto" (Иоанн Креститель в пустыне), находящаяся в галерее
Uffizi, тоже приводила в восхищение Федора Михайловича, и он всегда долго
стоял перед нею. Посетив картинную галерею, он непременно шел смотреть в том
же здании статую Venere de Medici (Венеру Медицийскую) работы знаменитого
греческого скульптора Клеомена. Эту статую мой муж признавал гениальным