Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2

нанесу страшный удар его самолюбию и гордости, если дам уклончивый ответ. Я

взглянула на столь дорогое мне, взволнованное лицо Федора Михайловича и

сказала:

– Я бы вам ответила, что вас люблю и буду любить всю жизнь!

Я не стану передавать те нежные, полные любви слова, которые говорил

мне в те незабвенные минуты Федор Михайлович: они для меня священны...

Я была поражена, почти подавлена громадностью моего счастья и долго

не могла в него поверить. Припоминаю, что, когда, почти час спустя, Федор

Михайлович стал сообщать планы нашего будущего и просил моего мнения, я

ему ответила:

– Да разве я могу теперь что-либо обсуждать! Ведь я так ужасно

счастлива!!

Не зная, как сложатся обстоятельства и когда может состояться наша

свадьба, мы решили до времени никому о ней не говорить, за исключением моей

матери. Федор Михайлович обещал приехать к нам завтра на весь вечер и сказал, что с нетерпением будет ждать нашей встречи.

Он проводил меня до передней и заботливо повязал мой башлык. Я уже

готова была выйти, когда Федор Михайлович остановил меня словами:

– Анна Григорьевна, а я ведь знаю теперь, куда девался брильянтик.

23

– Неужели припомнили сон?

– Нет, сна не припомнил. Но я наконец нашел его и намерен сохранить на

всю жизнь.

– Вы ошибаетесь, Федор Михайлович!
– смеялась я, - вы нашли не

брильянтик, а простой камешек.

– Нет, я убежден, что на этот раз не ошибаюсь.
– уже серьезно сказал мне

на прощанье Федор Михайлович. <...>

XIII

<...> О чем только не переговорили мы в эти счастливые три месяца! Я

подробно расспрашивала Федора Михайловича о его детстве, юности, об

Инженерном училище, о политической деятельности, о ссылке в Сибирь, о

возвращении...

– Мне хочется знать все о тебе, - говорила я, - ясно видеть твое прошлое, понять всю твою душу!

Федор Михайлович охотно вспоминал о своем счастливом, безмятежном

детстве и с горячим чувством говорил о матери. Он особенно любил старшего

брата Мишу и старшую сестру Вареньку. Младшие братья и сестры не оставили в

нем сильного впечатления. Я расспрашивала Федора Михайловича о его

увлечениях, и мне показалось странным, что, судя по его воспоминаниям, у него в

молодости не было серьезной горячей любви к какой-нибудь женщине. Объясняю

это тем, что он слишком рано начал жить умственной жизнью. Творчество

всецело поглотило его, а потому личная жизнь отошла на второй план. Затем он

всеми помыслами ушел в политическую историю, за которую так жестоко

поплатился.

Я пробовала расспрашивать его об умершей жене, но он не любил о ней

вспоминать. Любопытно, что и в дальнейшей нашей супружеской жизни Федор

Михайлович никогда не говорил о Марии Дмитриевне, за исключением одного

случая в Женеве, о котором расскажу в свое время.

Несравненно охотнее вспоминал он о своей невесте, А. В. Корвин-

Круковской. На мой вопрос - почему разошлась их свадьба, Федор Михайлович

отвечал:

– Анна Васильевна - одна из лучших женщин, встреченных мною в жизни.

Она чрезвычайно умна, развита, литературно образованна, и у нее прекрасное, доброе сердце. Это девушка высоких нравственных качеств; но ее убеждения

диаметрально противоположны моим, и уступить их она не может, - слишком уж

она прямолинейна. Навряд ли поэтому наш брак мог быть счастливым. Я вернул

ей данное слово и от всей души желаю, чтобы она встретила человека одних с ней

идей и была бы с ним счастлива! {15}

Федор Михайлович всю остальную жизнь сохранял самые добрые

отношения с Анной Васильевной и считал ее своим верным другом. <...> 24

XV

В чаду новых радостных впечатлений мы с Федором Михайловичем как-

то позабыли о работе над окончанием "Преступления и наказания", а между тем

оставалось написать всю третью часть романа {16}. Федор Михайлович вспомнил

о ней в конце ноября, когда редакция "Русского вестника" потребовала

продолжения романа. К нашему счастью, в те годы журналы редко выходили

вовремя, а "Русский вестник" даже славился своим запаздыванием: ноябрьская

книжка выходила в конце декабря, декабрьская - в начале февраля и т. д., а

потому времени впереди было довольно. Федор Михайлович привез мне письмо

редакции и просил совета. Я предложила ему запереть двери для гостей и

работать днем от двух до пяти, а затем, приезжая к нам вечером, диктовать по

рукописи.

Так мы и устроили: поболтав с часочек, я садилась за письменный стол,

Федор Михайлович усаживался рядом, и начиналась диктовка, прерываемая

разговорами, шутками и смехом. Работа шла успешно, и последняя часть

"Преступления", заключающая в себе около семи листов, была написана в течение

четырех недель. Федор Михайлович уверял меня, что никогда еще работа не

давалась ему так легко, и успех ее приписывал моему сотрудничеству.

Всегдашнее бодрое и веселое настроение Федора Михайловича

отразилось благотворно и на его здоровье. Все три месяца до нашей свадьбы у

него было не более трех-четырех припадков эпилепсии. Это меня чрезвычайно

радовало и давало надежду, что при более спокойной, счастливой жизни болезнь

уменьшится. Так оно впоследствии и случилось: прежние, почти еженедельные

припадки с каждым годом становились слабее и реже. Вполне же излечиться от

эпилепсии было немыслимо, тем более что и сам Федор Михайлович никогда не

лечился, считая свою болезнь неизлечимою. Но и уменьшение и ослабление

припадков было для нас большим благодеянием божиим. Оно избавляло Федора