Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2

поступках, прямо высказывал свое мнение, и сколько он этим нажил себе врагов в

журналистике!

Кроме материальных неприятностей, Федор Михайлович за время своего

редакторства вынес много нравственных страданий, так как лица, не

сочувствовавшие направлению "Гражданина" или не любившие самого князя

Мещерского, переносили свое недружелюбие, а иногда и ненависть, на

Достоевского. У него появилось в литературе масса врагов именно как против

редактора такого консервативного органа, как "Гражданин" {64}. Как это ни

странно, но и в дальнейшем времени, и до и после смерти Федора Михаиловича, многие не могли простить ему его редакторства "Гражданина", и отголоски этого

недружелюбия попадаются и теперь в печати.

На первых порах своей новой деятельности Федор Михайлович сделал

промах, - именно, он поместил в "Гражданине" (в статье князя Мещерского

61

"Киргизские депутаты в С.-Петербурге") слова государя императора, обращенные

к депутатам.

По условиям тогдашней цензуры, речи членов императорского дома, а тем

более слова государя, могли быть напечатаны лишь с разрешения министра

императорского двора. Муж не знал этого пункта закона. Его привлекли к суду

без участия присяжных. Суд состоялся 11 июня 1873 года в с.
– петербургском

окружном суде. <...> Федор Михайлович явился лично на судоговорение, конечно, признал свою виновность и был приговорен к двадцати пяти рублям

штрафа и к двум суткам ареста на гауптвахте. Неизвестность, когда придется ему

отсиживать назначенное ему наказание, очень беспокоила мужа, главным образом

потому, что мешала ему ездить к нам в Руссу. По поводу своего ареста Федору

Михайловичу пришлось познакомиться с тогдашним председателем с.-

петербургского окружного суда Анатолием Федоровичем Кони, который сделал

все возможное, чтобы арест мужа произошел в наиболее удобное для него время

{66}. С этой поры между А. Ф. Кони и моим мужем начались самые дружеские

отношения, продолжавшиеся до кончины.

Чтобы жить поближе к редакции "Гражданина", нам пришлось

переменить квартиру и поселиться на Лиговке, на углу Гусева переулка, в доме

Сливчанского. Выбор квартиры был очень неудачен: комнаты были небольшие и

неудобно расположенные, но так как мы переехали среди зимы, то пришлось

примириться со многими неудобствами. Одно из них было - беспокойный

характер хозяина нашего дома. Это был старичок очень своеобразный, с разными

причудами, которые причиняли Федору Михайловичу и мне большие огорчения.

О них говорил мой муж в своем письме ко мне от 19 августа. Весною 1873 года я, по совету докторов, поехала с детьми в Старую Руссу, чтобы закрепить в них

прошлогоднее лечение солеными ваннами, уже принесшими им значительную

пользу. Поселились мы на этот раз не у о. Румянцева, дом которого был уже сдан, а в доме старого полковника Александра Карловича Гриббе, состоявшего на

службе в военных поселениях еще при Аракчееве.

Разлука с семьей была мучительна для Федора Михайловича, он о нас

тосковал и раза четыре за лето побывал в Руссе. Самому же ему пришлось, за

отсутствием князя Мещерского, взять на себя все материальные заботы по

журналу, а вследствие этого жаркие месяцы прожить в столице и вынести все

неприятные стороны петербургского лета.

Все вышесказанные обстоятельства так удручающе действовали на нервы

и вообще здоровье Федора Михайловича, что уже осенью 1873 года он стал

тяготиться своим редакторством и мечтать, как опять он засядет за свой любимый

чисто художественный труд.

В 1873 году Федор Михайлович сделался членом Общества любителей

духовного просвещения, а также членом с.-петербургского Славянского

благотворительного общества и посещал собрания и заседания этих обществ.

Знакомства наши расширились, и у нас стали бывать чаще друзья и знакомые

мужа. Кроме Н. Н. Страхова, обедавшего у нас несколько лет сряду, по

воскресеньям, и Ап. H. Майкова, часто нас навещавшего, в эту зиму нас стал

62

посещать Владимир Сергеевич Соловьев {66}, тогда еще очень юный, только что

окончивший свое образование.

Сначала он написал письмо Федору Михайловичу, а затем, по

приглашению его, пришел к нам. Впечатление он производил тогда

очаровывающее, и чем чаще виделся и беседовал с ним Федор Михайлович, тем

более любил и ценил его ум и солидную образованность. Один раз мой муж

высказал Вл. Соловьеву причину, почему он так к нему привязан.

– Вы чрезвычайно напоминаете мне одного человека, - сказал ему Федор

Михайлович, - некоего Шидловского, имевшего на меня в моей юности

громадное влияние. Вы до того похожи на него и лицом и характером, что подчас

мне кажется, что душа его переселилась в вас.

– А он давно умер?
– спросил Соловьев.

– Нет, всего года четыре тому назад.

– Так как же вы думаете, я до его смерти двадцать лет ходил без души?
–

спросил Владимир Сергеевич и страшно расхохотался. Вообще он был иногда

очень весел и заразительно смеялся. Но иногда, благодаря его рассеянности, с ним

случались курьезные вещи: зная, например, что Федору Михайловичу более

пятидесяти лет, Соловьев считал, что и мне, жене его, должно быть около того же.

И вот однажды, когда мы разговаривали о романе Писемского "Люди сороковых

годов", Соловьев, обращаясь к нам обоим, промолвил:

– Да, вам, как людям сороковых годов, может казаться и т. д.

При его словах Федор Михайлович засмеялся и поддразнил меня:

– Слышишь, Аня, Владимир Сергеевич и тебя причисляет к людям

сороковых годов.

– И нисколько не ошибается, - ответила я, - ведь я действительно

принадлежу к сороковым годам, так как родилась в тысяча восемьсот сорок