Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2

экземпляров и я рассчитываю их сегодня распродать. Приказчик помялся и ушел

не солоно хлебавши, а через час явился от них же уже другой посланный,

попроще, и купил пятьдесят экземпляров на наличные с тридцатью процентами

уступки.

59

Мне страшно хотелось поделиться с Федором Михайловичем своею

радостью, но приходилось ждать, пока он выйдет из своей комнаты.

К слову скажу, что в характере моего мужа была странная черта: вставая

утром, он был весь как бы под впечатлением ночных грез и кошмаров, которые

его иногда мучили, был до крайности молчалив и очень не любил, когда с ним в

это время заговаривали. Поэтому у меня возникла привычка ничем по утрам его

не тревожить (как бы ни были важны поводы), а выжидать, когда он выпьет в

столовой две чашки страшно горячего кофе и пойдет в свой кабинет. Тогда я

приходила к нему и сообщала все новости, приятные и неприятные. В это время

Федор Михайлович приходил в самое благодушное настроение: всем

интересовался, обо всем расспрашивал, звал детей, шутил и играл с ними. Так

было и на этот раз: когда он побеседовал с детьми, я отослала их в детскую, а

сама села на своем обычном месте около письменного стола. Видя, что я молчу, Федор Михайлович, насмешливо на меня поглядывая, спросил:

– Ну, Анечка, как идет наша торговля?

– Превосходно идет, - ответила я ему в тон.

– И ты, пожалуй, одну книгу уже успела продать?

– Не одну, а сто пятнадцать книг продала.

– Неужели?! Ну, так поздравляю тебя!
– продолжал насмешливо Федор

Михайлович, полагая, что я шучу.

– Да я правду говорю, - подосадовала я, - что ж ты мне не веришь?
– И я

достала из кармана листок, на котором было записано количество проданных

экземпляров, а вместе с листком пачку кредиток, всего около трехсот рублей. Так

как Федор Михайлович знал, что дома у нас денег немного, то показанная мною

сумма убедила его в том, что я не шучу. А с четырех часов пошли опять звонки: являлись новые покупатели, являлись и утренние за новым запасом. Издание, видимо, имело большой успех, и я торжествовала, как редко когда случалось.

Конечно, я рада была и полученным деньгам, но главное, тому, что нашла себе

интересующее меня дело - издание сочинений моего дорогого мужа; была я

довольна и тем, что так удачно осуществила предприятие, вопреки

предостережениям моих литературных советчиков.

Федор Михайлович был тоже очень доволен, особенно когда я передала

ему слова одного приказчика о том, что "публика давно уже спрашивает роман".

Для Федора Михайловича всегда было чрезвычайно дорого сочувствие публики, так как она одна только его и поддерживала своим вниманием и сочувствием во

все время его литературной деятельности. Критика же (кроме Белинского,

Добролюбова и Буренина) очень мало в те времена сделала для выяснения его

таланта: она или игнорировала его произведения, или враждебно к ним

относилась. Теперь, когда прошло со смерти Федора Михайловича более

тридцати пяти лет, даже странно перечитывать критические отзывы о его

произведениях, до того эти суждения были неглубоки, поверхностны, легковесны, но зато часто так глубоко враждебны. <...>

На первых порах редактирования "Гражданина" Федора Михайловича

очень заинтересовала и новизна его редакторских обязанностей, и та масса самых

разнообразных типов, с которыми ему приходилось встречаться в редакции. Я

60

тоже сначала радовалась перемене занятий мужа, полагая, что редактирование

еженедельного журнала не может представлять особых трудностей и позволит

Федору Михайловичу хоть несколько отдохнуть после почти трехлетней работы

над романом "Бесы". Но мало-помалу мы с мужем стали понимать, что он сделал

ошибку, решившись приняться за такую неподходящую его характеру

деятельность. Федор Михайлович чрезвычайно добросовестно относился к своим

редакторским обязанностям и не только сам прочитывал все присылавшиеся в

журнал статьи, но некоторые, неумело написанные, вроде статей самого издателя

{Письмо ко мне от 29-го июля 1873 года. (Прим. А. Г. Достоевской.)} {63}, исправлял, и на это у него уходило масса времени. У меня сохранилось два-три

черновика стихотворений, неуклюже написанных, но в которых были видны

блестки таланта, и какими изящными выходили эти стихотворения после

исправления их Федором Михайловичем.

Но, помимо чтения и исправления чужих статей, Федора Михайловича

одолевала переписка с авторами. Многие из них стояли за каждую свою фразу к, в

случае сокращения или изменения, писали ему резкие, а иногда и дерзкие письма.

Федор Михайлович не оставался в долгу и на резкое письмо недовольного

сотрудника отвечал не менее резким, о чем назавтра же сожалел. Так как

отправление писем обыкновенно поручалось мне, то, зная наверно, что

раздражение мужа назавтра уляжется и он будет сожалеть, зачем погорячился, я

не отправляла сразу данных мне мужем писем, и когда, на другой день, он

выражал сожаление, зачем так резко ответил, оказывалось всегда, что "случайно"

это письмо еще не отправлено, и Федор Михайлович отвечал уже в более

спокойном настроении. В моем архиве сохраняется более десятка таких "горячих"

писем, которые могли поссорить мужа с людьми, с которыми он ссориться вовсе

не хотел, но под влиянием досады или раздражения не мог себя сдержать и

высказал свое мнение, не щадя самолюбия своего корреспондента. Федор

Михайлович всегда был благодарен мне за это "случайное" неотправление писем.

А сколько Федору Михайловичу приходилось вести личных переговоров.

При редакции состоял секретарь, Виктор Феофилович Пуцыкович, но

большинство авторов желало говорить с редактором, и происходили иногда

крупные недоразумения. Федор Михайлович, всегда искренний в своих словах и