Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2

меня даже узнать "как-нибудь" у знакомых мне сотрудников "Отечественных

записок", найдется ли для такого романа свободное место в их журнале в

будущем году,

С этим вопросом я обратилась тогда к Г. З. Елисееву на одном из

собраний так называемого "Итальянского клуба" {Литературно-артистические

вечера в складчину в одной частной квартире на Малой Итальянской улице.

(Прим. В. В. Тимофеевой.)} в ответ на его вопрос:

– Ну, что поделывает ваш Достоевский? Все с "Гражданином" нянчится?..

Узнав, что Федор Михайлович пишет новый роман, Григорий Захарович

сказал мне самым доброжелательным голосом:

– Пусть, пусть присылает. Место для него у нас всегда найдется.

123

Я сообщила эти слова Федору Михайловичу. Он, видимо, остался

доволен, и роман его "Подросток" был напечатан в 1875 году в "Отечественных

записках" 37.

В это же время, помню, случилось мне раз читать при нем в типографии

"Les Miserables" {"Отверженные" (франц.).} Виктора Гюго. Он занят был

исправлением в корректуре какой-то статьи, а я дочитывала последние страницы -

кажется - второго тома, как вдруг услыхала его насмешливый, но и ласковый

голос:

– Над чем это вы так убиваетесь, что даже не замечаете моего

присутствия?.. А я сейчас должен уйти!..

Я дочитала и подала ему книгу. Он долго и с любопытством ее

перелистывал.

– Представьте, что я этого никогда не читал! {38} - проговорил он, видимо

заинтересованный.
– И какое чудесное издание: лондонское, - значит, без

пропусков. Как это вы достали его?

– У знакомых взяла на несколько дней. Вот и тороплюсь теперь - читаю

где ни попало.

– А что, если б я взял у вас эту книгу на одну только ночь? Завтра же

возвращу вам ее обратно. На одну только ночь. Я книг никогда не зачитываю!
–

резко прибавил он, пристально глядя мне прямо в глаза. Я, разумеется, поспешила

уверить его, что хотя книга и не моя, но лицу этому будет приятно, если он

возьмет ее почитать. И Федор Михайлович, очень довольный, унес с собой этот"

кажется, второй том "Les Miserables", историю Фантины (Fantine). Но в тот же

самый день с ним произошел известный "казус", о котором я узнала только

неделю спустя от самого Федора Михайловича.

– Знаете, где я все эти дни пропадал?
– прошептал он мне "по секрету", как

только мы остались вдвоем в конторе.
– Под арестом сидел на Сенной, на

гауптвахте. За пустяки!.. Так, один маленький редакторский грех... {39} И все это

время я там читал вашу книгу, - смеясь, рассказывал он.
– Книга эта как была у

меня в кармане пальто, так меня с ней и засадили туда. И, благодаря этим

"мизераблям", мне было превесело там. Не шутя говорю, - очень было мне там

хорошо. Офицер там дежурный - преумнеющий. О романе моем "Преступление и

наказание" говорил и вообще разговаривал со мной по душе. Навещать меня туда

приходили, и кормили даже отлично. А кроме того, еще этот роман. Я читал его с

наслаждением. Я вам теперь эту книгу принес, в доказательство, что я не имею

привычки зачитывать, но - сказать вам по правде?
– мне ужасно хотелось бы

оставить ее совсем у себя. Эта книга мне будет теперь всегда напоминать мой

арест... и как мне было там хорошо!

– Послушайте!
– с детской улыбкой и увлечением заговорил он, беря меня

за руку, - спросите, пожалуйста, этого вашего знакомого, не согласится ли он на

обмен?.. Скажите, - я уже выписал себе точно такое издание, - но не может ли он

оставить мне именно эту книгу. Скажите, что я очень его об этом прошу, что он

сделает мне этим, ну, величайшее, величайшее одолжение!.. Попросите его,

пожалуйста!

124

Собственник книги (Михаил Альбертович Кавос) "с величайшим

удовольствием", хотя и не без удивления и, конечно, без всякой замены, согласился исполнить это "странное" желание Достоевского, и, по свидетельству

Вс. С. Соловьева, Федор Михайлович "до последних дней своих восхищался этою

книгой"... {"Исторический вестник" 1881 г., т. IV, март, стр. 616. "Воспоминания о

Ф. М. Достоевском". (Прим. В. В. Тимофеевой.)}

XVII

В конце марта (или начале апреля) 1874 года Федор Михайлович сложил с

себя наконец тяготившее его редакторство. Сообщая мне это, он не скрыл от

меня, что вряд ли я "уживусь" с новым редактором.

Ожидание этих перемен, в связи с другими, чисто личными моими

невзгодами, отражалось, должно быть, у меня на лице. И в самый последний

вечер нашей совместной работы Федор Михайлович шутливо сказал мне с своей

милой, доброй улыбкой:

– Ну, что вы в таком унынии? Или жизнь прожить- не поле перейти?

Я намекнула ему, что у меня впереди - нечто очень тяжелое.

– И исхода нет?

– Без исхода.

– И кто виноват?

– Преступление и наказание! Ведь, по-вашему, так?
– с невольной горечью

вырвалось у меня.

– Кто виноват?
– снова повторил он, не отвечая.

– Без вины виноватые, - в тон ему ответила я.

– Коварство и любовь виноваты?
– подсказал он.

Я молчала; он вопросительно смотрел на меня.

– И эпилог, как у Стебницкого, - "Некуда"?

– Что делать!

Федор Михайлович рассмеялся.

– Однако замечаете, - сказал он, - мы с вами говорим все время заглавиями

литературных произведений? Это прелюбопытно! Все время - одними только

заглавиями {40}.

И он опять весело рассмеялся. Смех у него всегда был отрывистый и

короткий, но в высшей степени искренний, добродушный. И он очень редко

смеялся.

На прощанье Федор Михайлович выразил желание и надежду снова

увидеться и работать вместе. И он так тепло говорил мне об этом, что я невольно