Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2

другими заключенными. Говорил о своей жизни в каторге, о преступниках,

одновременно с ним отбывавших свое наказание. Вспоминал о загранице, о своих

путешествиях и встречах; о московских родных {9}, которых очень любил.

Сообщил мне как-то, что был женат {10}, что жена его умерла три года тому

назад, и показал ее портрет. Он мне не понравился: покойная Достоевская, по его

словам, снималась тяжко больной, за год до смерти, и имела страшный, почти

мертвый вид. <...> Часто жаловался Федор Михайлович и на свои долги, безденежье и тяжелое материальное положение. В дальнейшем мне пришлось

даже быть свидетельницей его денежных затруднений {*}.

{* Как-то раз, придя заниматься, я заметила исчезновение одной из

прелестных китайских ваз, подаренных Федору Михайловичу его сибирскими

друзьями. Я спросила: "Неужели разбили вазу?" - "Нет, не разбили, - ответил

Федор Михайлович, - а отнесли в заклад. Экстренно понадобились двадцать пять

рублей, и пришлось вазу заложить". Дня через три та же участь постигла и другую

вазу.

13

В другой раз, кончив стенографировать и проходя через столовую, я

заметила на накрытом для обеда столе у прибора деревянную ложку и сказала, смеясь, провожавшему меня Федору Михайловичу: "А я знаю, что вы сегодня

будете есть гречневую кашу".
– "Из чего вы это заключаете?" - "Да глядя на

ложку. Ведь, говорят, гречневую кашу всего вкуснее есть деревянной ложкой".
–

"Ну и ошиблись: понадобились деньги, я и послал заложить серебряные. Но за

разрозненную дюжину дают гораздо меньше, чем за полную, пришлось отдать и

мою".

К своим денежным затруднениям Федор Михайлович всегда относился

чрезвычайно добродушно. (Прим. А. Г. Достоевской.)}

Все рассказы Федора Михайловича носили такой грустный характер, что

как-то раз я не выдержала и спросила:

– Зачем, Федор Михайлович, вы вспоминаете только об одних несчастиях?

Расскажите лучше, как вы были счастливы.

– Счастлив? Да счастья у меня еще не было, по крайней мере такого

счастья, о котором я постоянно мечтал. Я его жду. На днях я писал моему другу, барону Врангелю, что, несмотря на все постигшие меня горести, я все еще мечтаю

начать новую счастливую жизнь {11}.

Тяжело мне было <это> услышать! Странно казалось, что в его уже почти

старые годы этот талантливый и добрый человек не нашел еще желаемого им

счастья, а лишь мечтает о нем.

Как-то раз Федор Михайлович подробно рассказал мне, как сватался к

Анне Васильевне Корвин-Круковской {12}, как рад был, получив согласие этой

умной, доброй и талантливой девушки, и как грустно было ему вернуть ей слово, сознав, что при противоположных убеждениях их взаимное счастье невозможно.

Однажды, находясь в каком-то особенном тревожном настроении, Федор

Михайлович поведал мне, что стоит в настоящий момент на рубеже и что ему

представляются три пути: или поехать на Восток, в Константинополь и

Иерусалим, и, может быть, там навсегда остаться; или поехать за границу на

рулетку и погрузиться всею душою в так захватывающую его всегда игру; или, наконец, жениться во второй раз и искать счастья и радости в семье. Решение

этих вопросов, которые должны были коренным образом изменить его столь

неудачно сложившуюся жизнь, очень заботило Федора Михайловича, и он, видя

меня дружески к нему расположенной, спросил меня, что бы я ему посоветовала?

Признаюсь, его столь доверчивый вопрос меня очень затруднил, так как и

желание его ехать на Восток {Что у Федора Михайловича было серьезное

намерение поехать на Восток, о том свидетельствует найденное в его бумагах

рекомендательное письмо к А. С. Энгельгардту (представителю императорской

российской миссии в Константинополе), данное ему Е. П. Ковалевским,

тогдашним председателем Литературного фонда. Письмо помечено 3-м июня

186<3>. (Прим. А. Г. Достоевской.)} и желание стать игроком показались мне

неясными и как бы фантастическими; зная, что среди моих знакомых и родных

существуют счастливые семьи, я дала ему совет жениться вторично и найти в

семье счастье.

14

– Так вы думаете, - спросил Федор Михайлович, - что я могу еще

жениться? Что за меня кто-нибудь согласится пойти? Какую же жену мне

выбрать: умную или добрую?

– Конечно, умную.

– Ну нет, если уж выбирать, то возьму добрую, чтоб меня жалела и

любила.

По поводу своей предполагаемой женитьбы Федор Михайлович спросил

меня: почему я не выхожу замуж? Я ответила, что ко мне сватаются двое, что оба

прекрасные люди и я их очень уважаю, но любви к ним не чувствую, а мне

хотелось бы выйти замуж по любви.

– Непременно по любви, - горячо поддержал меня Федор Михайлович, -

для счастливого брака одного уважения недостаточно!

<VI>

<...> Чем дальше шло время, тем более Федор Михайлович втягивался в

работу. Он уже не диктовал мне изустно, тут же сочиняя, а работал ночью и

диктовал мне по рукописи. Иногда ему удавалось написать так много, что мне

приходилось сидеть далеко за полночь, переписывая продиктованное. Зато с

каким торжеством объявляла я назавтра количество прибавившихся листков! Как

приятно было мне видеть радостную улыбку Федора Михайловича в ответ на мои

уверения, что работа идет успешно и что, нет сомнения, будет окончена к сроку.

Оба мы вошли в жизнь героев нового романа, и у меня, как и у Федора

Михайловича, появились любимцы и недруги. Мои симпатии заслужила бабушка, проигравшая состояние, и мистер Астлей, а презрение - Полина и сам герой

романа, которому я не могла простить его малодушия и страсти к игре. Федор

Михайлович был вполне на стороне "игрока" и говорил, что многое из его чувств

и впечатлений испытал сам на себе {13}. Уверял, что можно обладать сильным