F20

Сам папа выглядел вполне благополучно. Он, правда, полностью облысел, но фигура была подтянутой, из-под легкого льняного пиджака выпирали бицепсы. Из большого бизнеса, как он объяснил, пришлось уйти, но оно и к лучшему, хочется уже какого-то спокойствия. Папа сделал ставку на здоровый образ жизни и открыл два спортивных клуба, также он надеялся, что при грамотных вложениях они могут положить начало целой сети. Есть у нас папа мягко отказался, но бабушке все же удалось заманить его на кухню, очень уж она хотела, чтобы он выпил чаю.

Бабушка вытащила из холодильника торт, который я обкусала ночью, и все это увидели, когда бабушка вытащила его из коробки. Папа откашлялся, мама просто сидела, положив руки на колени, как будто отбывала бессмысленную, но необходимую повинность, вроде родительского собрания.

— Ну… — сказал папа, ни к кому персонально не обращаясь, — поделитесь… что у вас происходит.

Я вытащила из коробки кусок торта и стала есть его руками. Анютик качалась на стуле.

— Ой… — вздохнула бабушка. — Анюточка у нас вот… в восьмой класс перешла.

Поскольку этой информацией жизнь нашей семьи, о которой можно было говорить, исчерпывалась, бабушка замолчала.

— А Юлия? — спросил папа.

— Трагедия! — сообщила бабушка, зачем-то понизив голос, хотя все ее прекрасно слышали. — Ты можешь себе представить — связалась с парнем, с одноклассником, а он самоубийством жизнь покончил! Грех так говорить, но у меня прямо камень с души упал. Что они делали вдвоем! Пили! Курили! Наркотики принимали! Школу прогуливали, чуть не выгнали их.

Папа опасливо на меня покосился:

— Ей же… ей пятнадцать лет, — сказал он.

— А парень при этом не первый! — бабушка, как бы демонстрируя свое возмущение, грохнула чашкой об стол. — До этого на даче они были, там какой-то студент, уж чем они занимались, я не знаю, но Юлька в ночной рубашке из дома сбежала. Мать ее потом со станции, за десять километров забирала.

— Н-да, — сказал папа, — надо спортом заниматься!

Я взяла еще один кусок торта. Перед уходом папа пригласил меня и Анютика в свой фитнес-клуб. Он дал каждой из нас по визитке и подробно объяснял, как добраться, тыча пальцем в микроскопическую схему с кучей стрелок. Бабушке он дал десять тысяч, уже практически в дверях.

Встреча с папой подействовала на меня угнетающе. Папа явился из другого мира, из мира, где люди занимаются фитнесом, открывают клубы, работают, учатся, вступают в браки, мира, о котором я, конечно, знала, но всеми силами обесценивала его существование. Сначала слившись в шизофренический ком с Анютиком, которую вообще никогда не воспринимала отдельным человеком, потом с Мареком, теперь вот закрывшись в квартире и в пижаме, разжирев до такой степени, чтобы уж точно никуда не выйти. При этом мне было неожиданно обидно узнать, что ни миру, ни людям в нем, ни даже моему собственному отцу нет до меня никакого дела, и я могу хоть сдохнуть в своих обоссанных штанах, это не вызовет никакого резонанса, разве что папа, пожав плечами, выдаст бабушке еще некоторое количество пятитысячных купюр — на гроб и поминки.

Я зашла в ванную, закрыла дверь на задвижку и сорвала с себя всю свою грязную, пропахшую медикаментозным похмельем одежду. То, что было под ней, меня ужаснуло. Раньше я была несостоятельна в умственном плане, я ощущала эту несостоятельность каждый день, каждую секунду, она заставляла меня прятаться от людей, потому, что я видела жизнь не такой, какой видели ее они. Теперь я стала несостоятельна еще и физически, и это было совсем непереносимо, это было заметно, явно, вызывающе. У меня появился живот с проступающими сквозь кожу венами, толстые складки в подмышках, мои бедра раздались, жир с них нависал над коленками. Я залезла в ванную и сорок минут скоблила себя щеткой со свиной щетиной, сбросить вес это, конечно, не помогло, но хотя бы привело меня в чувство.

Выйдя из ванной, я вышвырнула весь имевшийся в запасе амитрин. За ним последовал и трифтарзин. На дне много лет не разбираемого шкафа я нашла свой старый спортивный костюм, кое-как втиснулась в него и пошла гулять на набережную. Там-то они все меня и настигли.

— Значит, отгоревала? — поинтересовалась Судья в моей голове. — Потратила месяц своей жизни на того, кто лежит в могиле, и считаешь, что этого достаточно?

— Может быть, ей теперь самой не жить? — парировал мужской голос. — Оплакивать дегенерата и алкоголика, который вдобавок ей изменял?

Судья не ожидала получить отпор и затихла.

— Кто ты? — спросила я. — Почему ты меня защищаешь?

— Потому, что я — это ты, — ответил голос.

— Но я не мужчина, — сказала я.

— Все относительно, — успокоил меня голос, — люди делятся не на мужчин и женщин, а совсем по другим признакам.

Тут возник новый голос. На этот раз женский.

— Ты должна думать только о себе, — посоветовал он, — и беречь себя.

— А ты кто? — обреченно спросила я.

— Можешь называть меня голосом добра и человечности, — смущенно попросил голос.

— Значит, вы хотите убедить ее в том, что она ни в чем не виновата и достойна нормальной жизни? — возмутилась Судья.

— Заткнись! — потребовал мужчина. — Заткнись, доисторическая сволочь!

А голос добра и человечности добавил:

— Вина не помогает в спасении, а мы хотим ее спасти. И сами спастись.

— И что же мне делать? — спросила я.

— Тебе надо бежать, — ответил мужчина, — бежать от них всех.

— Господи! — воскликнул голос добра и человечности. — А Анютик? Как же ей оставить Анютика?

— Хрен с Анютиком, — отрезал мужчина. — Анютику достаточно лет, чтобы понять — она ни к чему не способна. Она так и будет гнить в этой квартире и жрать таблетки, пока не сдохнет. И она сделает все, чтобы утянуть тебя за собой.

— Ты жестокий, — сказала я.

— Не я, а ты, — поправил мужчина.

— Так тоже нельзя! — заволновался голос добра и человечности. — Нельзя жить, как злобный зверь, думая только о себе, не заботясь о чувствах других!

— А кто заботится о ее чувствах? — спросил мужчина.

Голос добра и человечности примолк.

— Вот именно, — сказал мужчина. — Погуляй и возвращайся домой. Собери свои вещи. Тебя там ничего не держит.

На мобильном у меня не было денег. Я позвонила папе с домашнего и спросила, нельзя ли немножко у него пожить? Папа такой перспективе очень обрадовался, но при этом как-то мялся и юлил, из чего я сделала напрашивавшийся вывод, что у него новая женщина. Тогда я спросила, не сможет ли он снять мне квартиру? Он сказал, что сделает это с радостью. Я положила в рюкзак зубную щетку, начатую коробку с тампонами, расческу, несколько пар трусов, две майки и джинсы, в которые через пару недель планировала влезть. Анютик позвала маму. Та была выпивши, они с Толиком принялись за бутылки, купленные к несостоявшемуся обеду с папой.