F20

— Я подумаю, — сказала я.

Я вернулась домой, заперлась в ванной и начала шарить по шкафчикам в поисках бритвы. Нигде не было. Я обернулась полотенцем и вышла в коридор. Там, в стенном шкафу, стояла коробка с инструментами Толика, которыми он, впрочем, ни разу не пользовался. Я нашла раскладную опасную бритву с бордовой ручкой и ржавым лезвием. На левой ступне, от основания пальцев до пятки я вырезала слово Sehnsucht. В дверь начала колотить Анютик. Я открыла ей, она села на бортик и опустила руку в подкрашенную кровью, как будто ржавую воду.

— Ты должна мне помочь, — сказала она, — мне так его жалко, просто сердце разрывается.

— Его нет, — ответила я, — как можно помочь тому, кого нет?

— Он есть, — возразила Анютик, — и ты это прекрасно знаешь. Почему ты такая жестокая? А если бы я была на его месте? Если бы я тогда умерла от потери крови, и только ты бы меня видела? Ты бы мне тоже не помогла?

— Что мы можем сделать?

— Не принимать лекарство и слушать его.

— И загреметь в психушку, — констатировала я.

— Мы найдем то, что ему нужно, и он успокоится, и все закончится. Все будет хорошо.

В подтверждение своих слов Анютик выкинула весь имевшийся в запасе рисполед, а также выгребла из моего письменного стола неприкосновенный залептин. Позвонил поддатый Марек и спросил, где я была весь день? Я сказала, что дома.

— Не играй со мной в эти игры, — фраза прозвучала не сильно угрожающе из-за того, что говорил он невнятно.

— В какие игры? — спросила я.

Нога болела, я не принимала лекарство уже десять часов. Реальность начала уплотняться, швы на устоявшейся картинке потрескивали, их распирало от того, что было под ней. Мне казалось, что я попала в мелодраму, которая идет по телевизору, и Марек говорит со мной принятым в таких мелодрамах языком.

— Ты знаешь, — сказал он и повесил трубку.

Анютик была хитрее и в житейском плане гораздо изворотливее меня, но при этом в ней отсутствовал какой-то важный стержень, иногда мне казалось, что вся ее личность — это стопка книг, которые столько лет стоят в углу, что, кажется, уже вросли в пол, но стоит вытащить хоть одну, и все развалится.

План, который она разработала, на первый взгляд мог показаться полным идиотизмом, но мой жизненный опыт подсказывал, что именно такие планы чаще всего и осуществляются. Утром мы уйдем как будто в школу, а сами подкараулим Лешу и попросим у него ключи. Скажем, что нам нужно где-то побыть, потому что школа затрахала. Он даст нам ключи, и мы обыщем квартиру.

Следующим утром я не смогла встать с кровати. Нога болела не так, как обычно, она пульсировала. Анютик убеждала меня наплевать и все равно идти к Леше, но я послала ее, и она ушла одна. Я сняла носок: ступня была ярко-розовой, к ране невозможно было прикоснуться, по краям засохли коричневатые гнойные дорожки. На одной ноге я допрыгала до бабушкиной комнаты и украла пачку баралгина. За два часа я выпила четыре таблетки, но легче не стало.

Ничего не оставалось, как показать ногу маме.

— Как такое получилось? — спросила она.

— Я на стекло наступила, — сказала я.

Мама вызвала такси, и мы поехали в больницу. Дежурный врач выслушал версию про стекло, подавил пальцем в ногу и сказал, что надо делать операцию.

— Съездите домой и привезите пижаму, халат, тапочки, чашку… Столовые приборы, вам сестры расскажут.

Мама спокойно, даже как будто с радостью, встала и, поблагодарив врача, вышла из смотрового кабинета. Врач заполнял карту.

— А операция под наркозом? — спросила я.

— Под местным, — ответил он, не поднимая глаз.

Из моей ступни вычистили гной, в задницу мне всадили три укола. Я лежала в доставленной мамой пижаме на койке у окна. Помимо меня в палате были еще три старухи. Одна все время слушала радио, поставив на подушку неисправный приемник. Он шипел, и голос Сергея Доренко раздавался как будто сквозь прибой. Две другие обсуждали личную жизнь Наташи Королевой, проявляя недюжинную осведомленность. Первая старуха иногда поворачивалась к ним и говорила:

— До чего довели народ!

Мама догадалась привезти мне мобильный. Позвонила Анютик и с непонятным мне злорадством поведала о приключениях, которые я упустила.

Сначала она сорок минут ждала Лешу на лавочке у подъезда, но его не было. Оставаться у подъезда было уже опасно — в любой момент могла выйти мама, и Анютик приняла решение идти к Леше. Оказалось, у него бронхит, вчера приходила врачиха и дала справку на неделю. Он пригласил ее войти и пошел на кухню ставить чайник.

— А ты заразиться не боишься? — спросил Леша, вернувшись.

— Я бы хотела от тебя чем-нибудь заразиться… — Анютик подошла к дивану и села рядом с Лешей. Он недоверчиво смотрел на нее. Она погладила его по волосам, а потом сказала:

— Может, примешь душ?

— Сейчас? — поразился он.

— Конечно, сейчас, — Анютик хрипло рассмеялась.

Леша, не веря своему счастью, бросился мыться. Анютик тем временем исследовала его кухню. Она залезла под стол, пооткрывала ящики, там стояли пакеты с гречкой, рисом и сахаром. Анютик не знала, что ищет, но тут ее внимание привлекла люстра. Она была сделана в виде матового шарика, она свисала с потолка на длинном, серебристом шнуре. Весь шарик занимали узоры, разноцветные птицы с женскими грудями, золотые капли… Анютика осенило, что Сергей был художник и мог расписать эту люстру.

Она схватила пепельницу-сфинкса и встала на стул — шарик висел вровень с ее головой. Одной рукой она взялась за шнур, а другой с силой ударила пепельницей по шарику. На пол посыпались осколки. В образовавшейся дыре Анютик увидела небольшой газетный сверток. Из душа как раз выбрался Леша.

— Ты что делаешь? — Леша стоял в дверях кухни и смотрел на Анютика.

Она спрыгнула со стула.

— Мне показалось… там что-то есть, — сказала она.

Сверток Анютик успела спрятать под майку.

— Ты больная, да?! — заорал Леша. — Ты что, люстру разбила?! Что я матери теперь скажу?!

Дома Анютик развернула сверток. Внутри оказались шесть старинных колец с помутневшими камнями, толстый браслет из золота со змеиной головой на застежке и свернутый вчетверо клетчатый листок, исписанный мелким почерком. «Ира, если вдруг я умру, ты сможешь жить на это всю жизнь и не работать. Только не продавай все сразу. Твой С» — говорилось в записке.

— Какая же я молодец! — закончила свой рассказ Анютик.