Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

Я еще не получил правку моего романа, но мне сказали, что правка начнет приходить на этой неделе, и процесс займет недели три. «Феникс» напечатан, получилось очень хорошо ^{786}. Я пошлю Марии один экземпляр. Ориоли полон энтузиазма. У нас уже заказов на две тысячи лир. Ориоли считает, что если эта книга хорошо пойдет, он сможет заняться и другими, а авторы будут платить ему проценты. Неплохая идея. Это может стать ядром «Авторского издательского общества», о котором я говорил…

На днях прочел прочел «Рассуждения» Аретино ^{787} — временами забавно, но форма до конца не выдержана. Я предпочитаю Боккаччо. Был всего один солнечный денек, но сейчас опять серо и ветрено — не весело; здесь дочь Ф., но она завтра уезжает. Уилксы, сирые души — упаковали старый коврик, сковородку, кастрюлю и последнюю нитку — со святостью настоящих идеалистов, заботящихся о нажитом добре…

Чарльзу Вилсону ^{788}

Отель Бо Риваж,

Бандол, Вар

28 декабря 1928 г.

Дорогой Чарльз Вилсон,

Большое спасибо за календарь и поздравление. Посылаю вам три отрывка ^{789} — что-то вроде стихотворений; надеюсь, они выразят мою «идею». Я написал целую книгу таких стихов — это нечто вроде pens'ees [277] — их я опубликую позже — но вы можете уже начать с этих трех.

277

Мыслей (фр.).

Надеюсь, вы получили свой экземпляр «Леди Чаттерлей». Его наконец отправили из Флоренции, так что если он не придет, значит его потеряли по дороге.

Не знаю, когда мы теперь вернемся в Англию. Я с сожалением прочел о благотворительном фонде в пользу шахтеров. Хорошенькое дело заставлять их жить на благотворительность и подачки, когда они добиваются мужской независимости. Вся эта прогнившая система несправедлива, а деньги — болезнь, насланная на человечество. Назрело время для огромной революции — не для того, чтобы учредить «советы», а чтобы возродить жизнь. Что толку индустриальной системе производить этот мусор, если нет жизни? Нужна революция — не во имя денег или рабочих мест или тому подобного, а во имя жизни — и пусть деньги и работа имеют такое же значение для людей, как, скажем, для птиц, пропади оно все пропадом. Настало время изменить до основания порядок вещей. Людям придется это сделать — необходимо уничтожить деньги и эту жажду наживы. Я становлюсь все большим и большим революционером, и всё ради жизни. Мертвый материализм социалистической системы Маркса и «советов» не кажется мне достойной заменой нашему устройству. Нам нужны жизнь и вера, люди должны доверять друг другу, освободиться от власти денег, чтобы не нужно было «зарабатывать на жизнь». Если бы люди верили друг другу, мы бы уже давно жили в новом мире, а этот бы послали к дьяволу.

Есть и другие идеи — возможно, они покажутся вам чересчур смелыми ^{790}.

Но этот звериный карнавал, эта несправедливость — достаточно посмотреть на богатых англичан здесь, на Ривьере, их тысячи — меня от этого тошнит. Человечество не вынесет несправедливости.

С Новым Годом,

Д.Г. Лоуренс

Дж. М. Марри

Отель Принципе Aльфонсо,

Пальма де Майорка, Испания

20 мая 1929 г.

Дорогой Джек,

… видишь ли, старина, если оставить в стороне все мою нетерпимость и мое безразличие, я прекрасно понимаю, что мы «потерпели неудачу», как ты выражаешься. Я совершенно не понимаю тебя и твоих работ. А ты, в свою очередь, не понимаешь меня. Ты написал в своем отзыве на мои стихотворения: «это не жизнь, жизнь не такая». У тебя такое же мнение и обо мне самом. Жизнь не такая — ergo [278] — нет такого «зверя». Это и послужило причиной моего безразличия. Я устал слышать, что нет такого «зверя» от «зверей», которые просто чем-то отличаются от меня. Если я жираф, а английские джентльмены, которые пишут и обо мне, — милые образцовые собачки, то в этом все и дело: эти животные — разные. И тот я, которого ты, по твоим словам, любишь — не я, а фантом твоего собственного воображения. Поверь мне, ты меня не любишь. Тот «зверь», каким я являюсь, тебе не нравится — также, как он не нравится всем этим линдам, сквайрам, элиотам и гульдам ^{791} — и все вы говорите в один голос: нет такого «зверя», или даже если есть, то не должно быть. Если я единственный человек в твоей жизни, то не потому, что я это я, а потому, что я послужил пылинкой, из которой ты сформировал свой кристалл воображаемого тобой человека. Мы не знаем друг друга — если бы ты только знал, как мало мы знаем друг о друге! Так что давай не будем притворяться. В прошлом мы немного притворялись, и у нас были хорошие времена. Но мы все вынуждены были немного притворяться — и никто из нас не выдержал испытания временем. Поверь, мы из разных миров, у нас разное сознание, у тебя и у меня, и лучшее, что мы можем сделать, это оставить друг друга в покое, раз и навсегда, Между нами нет гармонии.

278

Следовательно (лат.).

Мое здоровье доставляет мне большие неприятности, но все не так уж плохо, и умирать я не собираюсь. На следующей неделе мы едем в небольшое путешествие по Испании, а потом на север. Так что не думай о том, чтобы приехать на Майорку. Наша встреча все равно не имеет смысла — даже наши бессмертные души будут пребывать в разных подземных царствах. Согласись с этим. Тем не менее, я желаю твоей жене поправиться, а детям быть веселыми и здоровыми.

Д. Г. Л.

Гаролд Николсон {792}

В защиту робости

Кому нет тридцати, тому зазорно быть не робким. Апломб у молодых — свидетельство их толстокожести. От тех, кто не застенчив в двадцать два, в сорок два веет скукой. В сорок два бесцельно сотрясая воздух, они твердят при каждом случае: «Я же говорил…»

Нет, воспитаем юных, чтобы они стеснялись кстати и некстати. Чтоб забивались по углам, несли скоропалительную чушь, засовывали нижние конечности за спасительные ножки кресел и диванов, не знали, куда девать негнущиеся руки, мечтая от них избавиться, как от неудобной обуви.

Ибо застенчивость, словно околоплодная жидкость, оберегая личность, дает ей правильно развиться: выросший без нее становится жертвой шаблона или подражательности. Лишь под ее бархатистой кожицей вызревает тугой бутон неповторимых душевных качеств; лишь сбрасывая понемногу ее нежные покровы, личность предстает во всей своей красе и силе. Пусть осознают робкие, что их недуг не только иго, но и преимущество, пусть видят в нем скорее дар, чем бремя, пусть знают, как несносны их бойкие сверстники.

В Ирландии по соседству с моей бабушкой жил мальчик. Звали его Эверард, и это имя очень ему подходило. Я его терпеть не мог. В то время, о котором я рассказываю, ему было четырнадцать, а мне двенадцать. У бабушки бывали чаепития, во время которых в небольшом, но очень и очень зловредном блюде с крышкой подавались горячие кексы. В мои обязанности входило обносить ими собравшихся дам, элегантности ради держа в правой руке злополучное блюдо, а левой снимая перед каждой гостьей крышку. То была невыполнимая и мучительная эквилибристика, вроде известных упражнений на координацию, когда одной рукой делают похлопывающие, а другой — растирающие движения. Всякий раз — о это чувство, что у меня не чищены ботинки, сейчас развяжутся шнурки, того и гляди спустится носок! — я широким жестом подымал крышку, когда шел к той или иной гостье, и плотно прикрывал ее, как только оказывался перед очередной пожилой дамой. Никогда не мог я добиться нужной последовательности: пройти по комнате с бережно прикрытым блюдом и любезно снять крышку, предлагая его содержимое. Однажды, в надежде остаться незамеченным, я сунул крышку на подсервантник. Тщетно! «Где крышка?» — тут же встрепенулась бабушка. К несчастью, я угодил на кожаный альбом с видами Помпеи и Пестума, на переплете остался четкий кружок жира, а я получил жестокий нагоняй. Мне было сказано, что Эверард не так неповоротлив, как я, что Эверард ведет себя как настоящий джентльмен, что в следующий раз не я, а Эверард будет разносить кексы. И в самом деле, он разносил их с угодливым проворством, какое я впоследствии видел у модных парикмахеров.

Бабушка непрестанно метала в мой угол сверкающие взгляды, призывая смотреть, сравнивать и мотать на ус урок неподражаемого Эверарда. И все же сегодня я не сомневаюсь, что в сравнении (повторяю — в сравнении!) с этой прилизанной комнатной собачкой я был довольно славный мальчик. Пожалуй, недостаточно опрятный и спотыкавшийся на ровном месте, но вовсе неплохой. Я это вам рассказываю, чтоб робкие и неуклюжие мои читатели знали, что советы я даю со знанием дела.

Боюсь, советы эти самого что ни на есть практического свойства, но робость не утихомирить доводами разума. Когда, бывало, у дверей великих мира сего стеснительность, это глумливое чудовище, когтила мне сердце, я говорил себе, что я ничем не хуже тех, кого мне предстояло встретить. Метода не из лучших — я делался развязным. Радостно влетев в гостиную, я дерзко кланялся хозяйке, вызывающе не замечал хозяина, здоровался запанибрата с почтенным литератором, преподававшим нам в Бейллиоле, и плюхался с размаху в кресло. Отъехав от удара, оно толкало маленький столик с массой разложенных на нем безделушек: флакончиком с нюхательной солью, римским сувениром в виде серебряной тележки, персидской шкатулочкой для перьев, фотографическим портретом великой герцогини Саксонской, вазой с анемонами… Все это с грохотом валилось на пол и раскатываюсь по углам, одновременно увлекая в небытие и мою бойкость. Нет, такими приемами делу не поможешь. Но и обратное губительно: не следует внушать себе, что ты лишь червь. «Запомни, — сказал я себе однажды, вручая шляпу и пальто лакею, — запомни, что ты последнее ничтожество. Тебя и пригласили-то сюда только потому, что хозяева познакомились с твоей теткой в Сен-Жан-де-Люс. Они отнюдь не жаждут тебя видеть, и слышать, кстати, тоже. Поздоровайся с хозяйкой дома и марш за диван! И оттуда ни ногой! Там тебе нечего будет стесняться, только не вздумай пожирать глазами французские гравюры на стенах и инкрустацию на ширмах. Спокойно положи руки на спинку стула и гляди прямо перед собой, стараясь не мигать ежесекундно. Если кто-нибудь заговорит с тобой, ответишь скромно и вежливо. Если нет, держи язык за зубами». Так вы тоже ничего не добьетесь. За диваном вы налетите на мольберт с картиной Каролю-Дюрана или растянетесь во весь рост, споткнувшись о собаку. Нет робость нельзя сломить и обуздать без более серьезной научной базы.