Фанатизм

Родители Ивана жили отдельно, а он – в бабкиной квартире, последние пятнадцать лет отчаянно нуждающейся в капитальном ремонте.

Рисовал он всегда. В школе чертил простым карандашом профили соседок по парте, учителей, дворника, шаркающего метлой под окнами. В раздевалке после матчей – голевые моменты. В институте – преподавательницу эстетики.

– Я не смог бы не рисовать. Просто в детстве не знал, что этим можно заниматься профессионально, что этому нужно учиться, что можно учиться, что это может быть профессией. Отец был помешан на футболе, ходил со мной на все тренировки, ездил на матчи, болел. Думал, из меня выйдет что-то толковое. А я бросил все и поступил на живопись. Когда я подарил ему его портрет – свою первую зачетную работу, он просто пожал плечами: не вышло.

Мы и любили Горчакова таким – непризнанным, непринятым родителями, непонятым, одиноким. А будь он другим, он наверняка не нуждался бы в такой компании, и мы не любили бы его так слепо и жертвенно.

– Я женюсь, – сказал он вдруг на какой-то вечеринке.

– Как? Когда? На ком? – посыпались вопросы.

– На Наташе, – ответил Горчаков.

На-на-та-ше. На-на-та-ше. На-на-та-ше.

2. ВИТЕК

Конечно, мы догадывались, что Горчаков из плоти и крови. В конце концов, у него всегда была «текущая» девушка, он не был ни аскетом, ни вегетарианцем, немного избегал полуфабрикатов и игнорировал генномодифицированные продукты, но в целом был обычным человеком со своим правом на счастье, а тем более – на решение финансовых проблем путем свадьбы-женитьбы. Но новость нас всех шокировала.

Во-первых, он ни с кем не посоветовался. Во-вторых, с Наташей никто из нас знаком не был. В-третьих, оставалось большим вопросом, сможет ли женатый и зависящий от супруги человек творить Вечное. А сможет ли он вести прежний образ жизни и встречаться с нами, даже не вызывало сомнений. Не сможет.

Потом по слухам стало известно, что Наташа, дочь владельца крупнейшего рынка и сети супермаркетов «Шарм», в Горчакове души не чаяла. Отец, конечно, не очень одобрял ее выбор, но поскольку дочура не в первый раз выходила замуж, знал, что его бизнесу это ничем не угрожает – только и того, что придется выделить небольшой пенсион на содержание очередного приживала.

Мне казалось, что предстоящее свадебное шоу унизит и его, и тех, кто не смог уберечь его от такого способа заработка, и всех, кто просто его любил.

– А ты к ней… как? – спросила я все-таки.

– Как? В смысле «люблю»? Нет, конечно. Она симпатичная, подтянутая, ей всего тридцать пять, у нее нет детей. Я не очень понимаю в детях…

– А она?

– Я ей нравлюсь. Я симпатичный, подтянутый, мне всего…

«Шарм» – супермаркеты моющих средств. На следующий день я бродила вдоль рядов мыла и стирального порошка и думала о Горчакове. С того «самого счастливого дня» я еще ни разу не думала о нем так напряженно. Не знаю, было ли это спровоцировано нереализованным сексуальным желанием, но приступ тоски и безысходности застал меня врасплох. Но решение уже было принято. Наташа готовилась к церемонии, а Иван зависал перед мольбертом, разглядывая белый холст.

На работе тоже был непростой период. Наша газета не утонула во время кризиса, но до пост-кризиса дотянула с большим трудом. Половина спонсоров разбежалась, рекламодатели один за другим оказывались неплатежеспособными. Менеджеры рекламного отдела рвали на себе волосы. Я сдирала статьи из Интернета и думала о Горчакове.

Позвонил Витек, оператор с «Кондора».

– Наташа – это дочь Аванесова?

– Актуальный вопрос, Вить, очень.

– Да я отстал немного. Сегодня услышал – обалдел.

– Я до сих пор.

– И что делать?

– Нам? Ничего. Пускай. Здоровая продажность.

– А он что говорит?

– Что она подтянутая.

Витька хмыкнул.

– Кризис этот чертов не там прошел, где надо. Хоть бы «Шарм» разорился что ли…

– И оптовый рынок.

– Поужинаем?

– Да я злая какая-то.

– Я тоже.

Витек – невысокий, перекошенный на одну сторону под тяжестью видеокамеры, светловолосый крепыш – мечтал о карьере режиссера на местном телеканале «Кондор», а подрабатывал, как водится, на съемках выпускных вечеров и свадеб и всегда был загружен под завязку. Любовь его к прекрасному выражалась исключительно в любви к Горчакову, вместе с которым он учился в институте. Продавливая в эфир репортажи об Иване, Витек искренне верил, что прибавляет порочному миру добра, света и справедливости.

Вечером мы заглатывали коктейли в напряженной тишине. Только откуда-то со стороны бара неслась негромкая попсовая музычка.

– Прокрутим варианты? – спросил он, наконец.

– Что тут прокручивать?..

– Соблазнить эту телу. Вызвать ей какой эскорт…

– Расстроить свадьбу?

– А как по-твоему? Позволить ему загубить свою карьеру?

– Это его решение.

– Да-да.

Мы еще выпили.

– Не могу избавиться от мысли, что провальный ход…

– А ты сам жениться планируешь?

– Планирую. Как только квартиру куплю, так сразу. То есть – не в этой жизни.

– Пусть она купит.

– У меня таких вариантов не было.

– А у него вот есть.

– Да-да.

«Э-я, э-я, не губи любовь, которую, может быть, можно вернуть обратно…», – кружила песенка.

– Кто это пишет?! – сорвался Витька.

– Я знаю одну девчонку – похожие тексты делает. И покупают у нее. Знаешь, как она оправдывается? Когда человек влюблен – он всегда с удовольствием попсу слушает, для него любой текст как откровение, как крик души даже. «Не губи любовь» – что может быть честнее? У меня вот сейчас такое чувство, что что-то губим.

– У меня такое в институте было, – кивнул Витька. – Мы с Горчаковым жили в одной комнате. Он тогда в выходные по монастырям ездил, а я уборку делал, стирал. Прикольно жили, короче. И я знал, конечно, что он с девчонками где-то между делом зависает. Но он писал тогда много, на полу краски были разбросаны, он какие-то тона все подбирал. Это мне волшебным казалось. Он после поездок своих возвращался – сразу к мольберту, набрасывал что-то… как священнодействие.