Фанатизм

Стал тащить с себя пиджак, потом рубаху. Мелькнуло худое плечо, острый локоть.

– Прекрати, блин! – Витька тоже запрыгнул на стол, спихнул его, Горчаков упал. Потом сел на пол и заплакал, закрыв лицо ладонями. Марианна тоже зарыдала. Стас вышел на кухню.

Я схватила куртку и выскочила. Долго шла пешком и только потом смогла совладать с дрожью и такими же беспомощными, судорожными всхипываниями. Думала о том, что миллионы мужчин женятся – по любви, по расчету, по залету, но никто не плачет так беспомощно, горько и заразительно, и только он так остро чувствует свою зависимость, несвободу и несостоятельность. Только творческого человека может так ранить финансовая неуспешность.

Я бежала по диагонали трамвайных линий и гнала от себя мысли о том, что было бы, если бы мой отец был миллионером. Я бы отдала Горчакову – все, все без остатка, ничего не требуя взамен: ни любить меня, ни заниматься со мной сексом, ни писать мои портреты или портреты моего отца.

Спустя некоторое время позвонил Димка.

– Как тебе это все?

– Обычная истерика, – сказала я.

– Ты бы видела, как мы расходились – словно, действительно, оставляем его перед вырытой могилой.

– Все мужчины боятся свадьбы.

– Он даже не объяснил толком, что и почему. Может, можно было другой какой-то вариант пробить. Не эту мымру. Ванька красивый же, за него бы и модель пошла. Хотя супермаркеты – это, конечно, надежнее. И губернаторство, как ни крути…

Мы помолчали в трубку. Я снова подумала о том, что если бы мой отец был губернатором, а не школьным учителем, все сложилось бы как-то иначе. Задумавшись я прошла мимо своего дома. Вспомнился тот «самый счастливый день» в моей жизни, когда он сказал мне:

– Приходите вечером, Соня…

Сколько вечеров было с тех пор! И за все это время я ни разу не подумала о Горчакове как о мужчине, которого можно добиваться, упрашивать, соблазнять, покупать…

Я зашла в хлебный киоск и купила булку, чтобы доказать себе, что никакой дурной приметы в этом нет, а так все и было запланировано – пройти два квартала мимо дома, чтобы купить булку, которую я не ем, и потом вернуться.

В таком напряжении мы и прожили эти дни до его свадьбы. А в субботу – нарядно одетые – ждали начала церемонии у Дворца Бракосочетаний. Ноябрь стал снежить, было еще не бело, но и не серо, а сыро и зябко.

4. ВЗРЫВ

Со стороны невесты гостей было больше. Все ближайшие автостоянки были заняты иномарками друзей и партнеров Аванесова. Мы вообще сомневались, что сможем пробиться внутрь загса.

– Замерз я жутко, – сказал Сеня. – А еще в театр надо успеть. Мы тормозим уже.

Гости то и дело поглядывали на часы. Ася переминалась с ноги на ногу и куталась в какую-то непраздничную хламиду с капюшоном. Марианна стояла под руку с мужем Колей – в одинаковых пушистых шарфах, похожих на шарфы футбольных фанов. Высокая прическа Ирины уже была припорошена первым снегом. Все ждали покорно. Мерзли. Работники загса сдержанно паниковали. Приехали жених и невеста, которые должны были регистрироваться после Горчакова и Аванесовой, площадь перед Дворцом Бракосочетаний заполнили еще и их гости. Наконец, появился Горчаков.

– Вы где должны были встретиться? – налетели все на него.

– Здесь. А что? Пробки повсюду, весь центр стоит, я поэтому опоздал. Где Наташа?

Появился Аванесов и прояснил ситуацию: Наташа должна была ехать одна – с его шофером. Стали звонить ей – никто не отвечал.

– Удрала от тебя твоя невеста!

– Сбежала с шофером!

Посыпались несмешные шутки. Но холод уже пробрал до сердца. Спустя еще полчаса Аванесову позвонили из милиции. Машина Наташи попала в аварию на проспекте маршала Жукова. Никто не выжил.

Массовка застыла. Аванесов схватился за голову.

– Как? Как это? Когда?!

Толпа таяла. Все старались убраться подальше.

Мне было неловко за каждую злую мысль о Наташе. Мы не знали ее, но так ненавидели. А теперь Аванесов рвал на себе волосы, потеряв единственную дочь.

Мы все бежали, как мыши, – по своим углам, по своим норам, прочь от чужого горя. Никто не звонил мне в тот день, телефон словно отключился. Наконец, ближе к ночи я сама набрала Ирину.

– Что слышно?

– Почти ничего. В новостях сказали, что милиция еще выясняет обстоятельства. Я пытаюсь по своим каналам узнать, что и как, но глухо.

Иван долго не брал трубку. Потом откликнулся вяло:

– Привет-привет.

– Держишься?

– Ну…

– Ничего не нужно?

– А ты далеко? Может, заедешь?

Но предложил он это не очень уверенно.

– А ты с кем? Кто-то придет? – спросила я.

– Наверное, нет. Я сам собирался… выйти. Но если ты сможешь приехать, буду ждать.

– Что-то купить?

– Водки.

Мне было страшновато. Несмотря на наше приятельство, я редко оставалась с ним наедине без группы поддержки.

В квартире тоже было непривычно мрачно – ни музыки, ни яркого света, ни сигаретного дыма, ни топота гостей. Дверь была открыта, я позвала его. Он вышел в прихожую, взял у меня из рук водку.

– А в пакете что? Шпроты на закуску?

– Пицца.

– Почти угадал. А могли бы сейчас на свадебном банкете отплясывать.

Мы присели на табуреты в кухне. Иван уставился на исцарапанный стол.

– Вот он, реальный мир. Нет другой жизни, нет никакого другого варианта. Так выпал чертов тетрис. Аванесов сказал, что этого так не оставит и меня не простит…

– А ты при чем?

– Ну.., – протянул Горчаков. – Не знаю. Если бы это все после свадьбы случилось… Да и то, ничего бы мне не светило…