"Фантастика 2024-121". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Ныне обстановка схожая. Открываю дверь, из подъезда в прихожую вместе с запахом перегара вваливается разодетый крендель и, не в силах совладать с законами центробежной силы и земного притяжения, растягивается на ковре. Вскочил он, однако, удивительно быстро и ловко. Дальше полагалась смазливая бытовуха в виде гневных бесед с высокопарным слогом, разоблачения и неминуемым картелем. Следом – трагический исход. Оскорбленный муж-рогоносец и коварный разрушитель его счастия стреляются с десяти шагов. Неверная жена льет слезы скорби. Хладный труп убиенного кладут в гроб, а его погубитель едет в Сибирь отбывать наказание за содеянное и спасать свою грешную душу покаянием.
Только мне не до классики. С дежурным молчанием сотрудника правоохранительных
И не только Макар. Словами не передать, что тут началось. Обалдевшая Тамара, не менее обалдевшие жильцы дома и зеваки, удивительно спокойный Макар и его коллега из полиции. Опять пришлось бумаги доставать, чтобы от Анатоля этого хоть на время избавиться. Зато после снова практика камасутры с Томой (слышал, что стресс для женщин – это сильнейший возбудитель) и предложение сходить к бабушке. У нее связи, она сможет надавить, куда следует, чтобы упрямый Анатоль дал развод, а мой экстравагантный поступок остался без последствий.
К бабушке? Давайте сходим, а там можно и в форт возвращаться. И так шуму наделал на всю Коломну и Петербург. Теперь пойдут разговоры, Свет возмутится, а мнение света – это то, чем пренебрегать ни в коем случае нельзя. Как сказал бы Пушкин: «Но дико светская вражда боится ложного стыда».
К тому же Тома с удвоенной силой тащит под венец, чего мне совершенно не нужно…
Разведен? И что? Кто я здесь в этой реальности и в этом времени? Гость. Всего лишь гость. Посему обременять себя узами брака не намерен. Вот войну выиграем, и адью, отбываю домой, в родимый двадцать первый век. А пока сажусь вместе с Томой к Трифону в сани и еду к бабушке.
Глава 11
Скажу сразу. ПМЖ Варвара Дмитриевна выбрала не самое лучшее. Аларчин мост – место глухое и криминальное. Иногда по ночам в темноте здесь слышались вопли: «Караул! Грабят!» Испуганные жильцы, конечно, вскакивают с постелей, отворяют форточки, высовываются и как можно внушительней отвечают: «Идем!»… Но не идут. И правильно делают. Нарваться на душегубов никому ведь неохота. Вот такой вот бандитский Петербург получается.
Только я сообразно моменту начал напевать про горящий очаг и знак, как сани подъехали к дому, окруженному старым, давно запущенным садом. Может, местному жителю этот особнячок и напоминает один из загородных дворцов екатерининских вельмож, а по мне так тут настоящий дом с привидениями. Значит, пора охотникам звонить, а пока представлю, что сани – это «Экто-1», моя трость – держак протонного ранца, кольт – ловушка для духов. С этим «вооружением» и под щебетание Томы: «Пойдем же скорей!» вхожу в большие сени и вижу колонны и мраморную лестницу. Точно дом с привидениями. Старый камердинер дремлет в кресле, рядом клюет носом служанка, вяжущая чулки. И тишина.
Идем по этой тишине. Странные впечатления производит домик. Если Варвара Дмитриевна богата, то могла бы хоть косметический ремонт устроить, а что вместо него? Залы большие, но штофные обои на стенах полиняли и выцвели. Хрустальные подвески на люстрах тускло мерцают и дрожат, звенят от малейшего движения по комнате. И везде смолой накурено, душновато, тошно.
– Где ж бабушка твоя? – спрашиваю Тому.
– Вот ее комната… – отвечает мне девушка.
Вхожу в обитель главного призрака. Или музей? Стены боскетом расписаны, кругом шифоньерки, этажерки, какие-то стеклянные шкафчики с фарфором, круглые столики с медной решеткой, пузатые комоды (самый большой из них с человеческий рост). На окнах низенькие ширмочки, стекла малиновые. У одного из окон стоит клетка и подставка с шестом. Это для старого, изрядно пощипанного попугая, который сейчас
спит.Вот и главный призрак. Варвара Дмитриевна Ростова. Маленькая сухонькая старушка в шелковом платье, чепце и с меховой кацавейкой на плечах. Лицо бледное, восковое, как у покойника. И постоянно старушенция мерзнет. Тома мне рассказала, что за полчаса перед тем, как бабушка выходит из спальни, особо назначенная жирная немка-приживалка садится в кресло и нагревает место. Есть в хозяйстве еще один живой «обогреватель». На круглой скамейке у ног бабушки лежит, свернувшись, белая болонка Жужжу. Презлющая. На меня гавкнуть посмела, но, столкнувшись с моим взглядом дрессировщика, затихла. Уж я-то знаю, как с такими декоративными псинами общаться – Максик не даст соврать.
– Кто здесь? – произнес разбуженный «призрак» скрипучим голосом. Слепая, что ли?.. Нет. Зрячая. Меня с Томой увидела. Ну, сейчас начнется беседа за чаем «Соседы». И больше со мной беседует бабушка. Про Тому как будто забыла, и девушка не знает теперь, как разговор к нужной теме подвести. Мне от беседы тоже ни горячо ни холодно, хотя рассказать этот древний реликт может многое. В молодости была фрейлиной при дворе Екатерины Великой, Потемкина с Зубовым видела, с Павлом спорить вздумала и даже якобы немного поговорила с Наполеоном во время пожара Москвы. И ругает. Отчаянно ругает не только проснувшегося попугая Терентия Петровича, но и всю нынешнюю «молодежь»:
– Смотрю я на вас и азарта не вижу. Какие-то вы все общипанные, как будто сейчас вышли из бани. Модники, мышиные жеребчики, хвастуны.
– А вот тут не соглашусь, – возразил я. – И нам есть о чем вспомнить долгими зимними вечерами…
– Ничего у вас нет, – отрезала старуха. – А если уж так хотите похвастать своими подвигами, господин Лермонтов, то вот-вот придут ко мне гости и тогда…
Кого же вы мне напоминаете, Варвара Дмитриевна?.. Бабу-ягу. Конкретно ту, что гусям-лебедям велела на ужин мальчишку принести поупитанней да повоспитанней. Раз так, то тогда я – Ивашка из дворца пионеров. И гостями своими меня пугать не надо, бабусенька-ягусенька. До костей моих им не добраться. Уверен на все сто процентов.
Пожалуй, я недооценил дом с привидениями и ее хозяйку. Всего полчаса спустя это сонное царство начало стремительно пробуждаться. Может, оттого, что время к обеду-ужину идет, а может, из-за гостей, имеющих обыкновение раз в неделю собираться здесь по случаю и без.
Первым, как и полагается, пожаловал Кот Баюн. Он же отставной статский советник Шумский. Низенький шепелявящий толстячок с редкими волосенками на черепушке, но двигается удивительно быстро и говорит тоже со скоростью хорошей сороки. Едва узнал, кто именно перед ним, так сразу же потащил меня в курительную комнату и давай брать на жалость:
– Я, изволите ли видеть-с, немного пописываю. Ничего с собой не могу поделать-с. Имею непреодолимое влечение к изящной словесности и маранию бумаги…
Стихи читать начал. Плохие до невозможности. Я вяло хвалил и уже решил было пойти к одному из многочисленных каминов, как вдруг Шумский завел речи явно антиправительственного толка:
– …Сегодняшняя жизнь трудна, но я хорошо помню, как все начиналось. Едва узнали мы, что Александр скончался, как в столице наступила тишина необыкновенная. Умолкло все, замерло, дыханье затихло. Театры закрыты, на разводах запретили музыку, дамы оделись в траур, в церквях служили панихиду.
Вскоре началась присяга Константину. Именем его подписывали приказы. На монетном дворе чеканили рубли с его ликом. Со дня на день ждали и его самого, но Константин сидел в Варшаве. По городу начали ходить слухи. «Отрекся от престола», – говорили одни. «Согласился», – твердили другие. Дабы успокоить Петербург, объявлено было, что государыня-мать получила письмо, в коем Константин обе щал вскоре прибыть. Великий князь Михаил Павлович к нему навстречу выехал. Но оба известия оказались ложными.