"Фантастика 2024-167". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
— Чертовы очереди! — тут же подключился Эдик. — На целую версту порой растягивались, за всем чем угодно — за молоком, хлебом, не говоря уже о мясе!
— Кошмар-то какой! — хохотнул Лазаревич. — Ты после того, как по приговору Ассамблеи императора-батюшку за ноги-то подвесили, мясо в глаза видел?
— Вообще-то, — заявил Эдик, — у меня был усиленный паёк!
Наша станция называлась Остров. Почему остров — непонятно? Морем тут и не пахло. Каменистая равнина, станционные постройки, форт, и, где-то на горизонте — темно-зеленая полоска леса.
Жандармы
— Так, — с господа ссыльнопоселенцы. С сего момента — вы имеете все права и обязанности, связанные с этим новым статусом. Предупреждаю сразу — захотите сбежать — бегите к чертовой матери. Следующий поезд через три дня, ближайшее место, где есть живые люди — это Новый Свет, куда мы с вами и направляемся. А здесь, на Острове — все жители — это железнодорожники, гарнизон и их семьи. Из питания тут — одни лишайники на камнях, можете попробовать — они невкусные. До Нового Света как раз до вечера доберемся, там сегодня на ужин… Сегодня среда? По средам у них рыбные котлеты и картофельное пюре. Вот и решайте сами. Мы поехали — а вы догоняйте.
Жандарм неожиданно легко для его комплекции взлетел в седло, чмокнул губами, направляя лошадь шагом, и во главе своих людей двинулся по дороге, которую из окружающего пейзажа можно было выделить только благодаря двум глубоким колеям от колес.
Я шел по негостеприимной, каменистой северной земле, глядел на потерявшие лоск элегантные полуботинки Лазаревича и думал, что не зря так тщательно выбирал в столице новые сапоги. Правильные сапоги — это такой особый вид счастья, знаете ли…
— Марианские мулы! — сказал Вольский. — Так называли легионеров. Они тащили на себе по сто фунтов поклажи. У нас, наверное, побольше будет!
Я хотел по привычке пожать плечами, но вес рюкзака с припасами и прочей полезной всячины не дал мне такой возможности.
— Мне всяко больше улыбается такая жизнь, чем унылое сидение в Новом Свете. Хотите пилить бревна — возвращайтесь ради Бога! — точно никого из этой компании тащить с собой мне не улыбалось.
Единственный, кто был более-менее полезным — это Лазаревич, но его вечная язвительность и желание потрепать языком тоже порядком надоели.
— Ладно, ладно, поручик, я ж так…
Вольский поправил лямки и мы двинулись дальше.
Места здесь были красивые и богатые. Северные отроги Мамонтовых гор славились самородным золотом и драгоценными камнями — в первую очередь — изумрудами. А еще — вулканической активностью, которая была видна невооруженным глазом — гейзеры и горячие источники тут не были редкостью.
Отчасти потому я и выбрал судьбу старателя. С одной стороны — Империя сказал «надо!», а с другой — красиво тут, да и лютой зимой всяко теплее… Местами.
— Вижу, вижу стрелку! — крикнул Эдик, и эхо, ударившись о стены ущелья и многократно отразившись, создало вокруг немыслимую какофонию.
Маленький камешек упал откуда-то сверху и прикатился прямо мне под ноги.
— Кретин! — беззлобно сказал Вольский и дал Эдику подзатыльник. — Знаешь, что такое лавина?
Я зачем-то поднял камень и сунул его в карман.
— Значит, скоро будет сторожка? — Лазаревич
оперся но короткое охотничье копье и выжидательно глядел на нас.Холодное оружие ссыльным дозволялось, всё же места здесь дикие, и зверья полно. А вот винтовки — ни-ни. Разбирайся как хочешь!
Намалеванная на отвесной скале белым мелом стрелка выглядела довольно свежей, и четко указывала направление. Поэтому я не стал отвечать на вопрос коммерсанта и зашагал вперед.
Ручеек бежал вдоль тропинки, шевеля камешки и поблескивая в лучах заходящего солнца, еще способного растопить снег на белых шапках гор. На отвесных скалах там и тут виднелись деревья и кустарники, уцепившиеся за самые мельчайшие трещины и вырвавшие себе право на жизнь.
Мы шли на один из самых дальних приисков, добираться до которого было мало охотников. Старик ссыльный, который по слухам обитал здесь, приносил пару раз в Новый Свет крупные самородки, и звал с собой — осваивать какое-то райское место, но желающих не нашлось — три дня пути по каменной пустыне и северному лесу, и еще сутки — по лабиринту горных ущелий — это у кого угодно отобьёт охоту. Кроме меня.
Тем более, старик оставлял знаки — вроде этой белой стрелки.
— А что, Вольский, я слышал, что ваши уполномоченные тут тоже держали лагерь — для особо важных заключенных, из бывших… — Лазаревич провел острием копья по стене ущелья, и у меня пробежал мороз по коже.
Отвратительно! А Вольскому — хоть бы хны:
— Ну, я уполномоченным никогда не был и быть не хотел… Но что-то такое говорили — мол высший свет столицы и императорский двор — ну, тех, кого сразу не порешили — вывезли на север куда-то…
— Высший свет — в Новый Свет, а потом — на тот свет! — выдал вдруг Эдик. — Я такое в конторе слышал, от ребят из заготовительной команды.
— Ну, карателям виднее… — подмигнул Лазаревич. — Знаем мы, как они там заготавливали и что…
— Спекулянт! Из-за таких как ты Республика Ассамблей и пала! Беспринципные шкурники! — завел свою шарманку Эдуард, яростно поправив очки.
— Да-да, сначала мы развалили Империю, потом — Республику… Это что за родина у нас такая, что из-за парочки эффективных бизнесменов она по швам постоянно трещит?
— Бизнесменов? — поднял брови Вольский.
— Так в Альянсе называют дельцов и предпринимателей, — отмахнулся Лазаревич.
— Ну, сейчас-то ты по швам трещишь, — не удержался лоялист. — Эк тебя господа имперцы в оборот взяли!
— Это что же — тебе Новая Империя по душе? — удивился Лазаревич. — Что это ты за них радуешься?
Вольский вдруг перестал спорить. Он уставился себе под ноги и дальше топтал камни еле заметной тропки уже молча.
Мы вышли к сторожке, когда в ущелье уже заглядывали первые звезды.
Лазаревич по-хозяйски отодвинул щеколду и заглянул внутрь.
— О! Дичь! — обрадованно сказал он, заметив копченую птицу, висящую на потолке. — И картоха — на ладан дышит.
Пришлось брать власть в свои руки:
— Эдик — бегом собирать дрова. Вольский — глянь чего мы тут можем оставить на сутки-двое. Лазаревич — оборудуй лежаки — на тебя вся надежда.
— Тут полно дров! Вот поленница! — Эдуард, видимо, был всё-таки невменяем.
Приходилось объяснять прописные истины: