"Фантастика 2024-54".Компиляция. Книги 1-20

Но артист, какой бы он ни был, вот так, с бухты-барахты, или по щучьему веленью не мог тогда взять, да и выступить с внеплановым бенефисом, спектаклем-антрепризой или даже с разъездным цирком-шапито. И вообще в обязанности его входило быть приписанным к драматическому, оперному, на худой конец, к легкомысленно-опереточного жанра театру или к филармонии, все равно городского или областного значения. Однако приписка еще не обеспечивала щедрые сборы в сытных местах. Тут как раз на задворках сцены и появлялся Палавичевский-старший, как рука дающая, организующая и направляющая, не безвозмездно, конечно. Со звездами первой величины он, понятно, не имел близких контактов. Светила второго ранга, случалось, что забредали в поле его рыскающего, хотя и слабого от природы, зрения и оборотных, денежных интересов. По большей части в его распоряжении оказывалась сборная солянка, никуда не пробившиеся неудачники, порой не без талантов, вечный на все согласный Герасим: и на поселковый клуб, и на дальний военный гарнизон. Зато чистая прибыль, в знаковом выражении ее львиной доли, аккуратно и безропотно шла в карман распорядителя.

Поскитавшись довольно по городам и весям, нажив кругленький наличный капиталец – восемь сберкнижек на предъявителя, предусмотрительно в восьми же различных сберегательных кассах, – Самуэль Борисович, поддавшись на уговоры последних оставшихся, политически сознательных родственников и не без их помощи, купил домик на окраине Киева, ныне в обывательском злословье именуемой «зажопье». (Это если рассматривать данный район относительно его расположения к статуе Матери Городов Русских, в отношении к тыльной стороне монумента). Райончик был так себе, зато близок Днепр и мост через него, а главное, никто не лез с расспросами и подглядываниями сквозь высокий забор: откуда взялись и на какие шиши влачат существование, опять же детишкам благодать. Которых у плодовитого администратора к тому времени народилось ровным счетом пять штук. Из четверых вышли вполне заурядные труженики на потомственной, интеллектуально-художественной ниве: заслуженный, хотя и второразрядный театральный декоратор, средних способностей фоторепортер (точнее репортерша) «Советской Украины», музыкальный редактор (опять уточнение – редакторша) на радио, и даже солист-бандурист из народного ансамбля «Млын». Все благоустроенные граждане, без существенных проблем смотрящие бодро в светлое будущее, – за исключением самого старшего из братьев и сестер. Впрочем, именно перворожденных младенцев и следовало приносить в жертву Молоху или Ваалу, или иному жестокосердному ближневосточному божеству. И далеко не всегда с небес спускался сочувствующий посланник, дабы обменять очередного Исаака на бессловесного агнца.

Палавичевский Сергий Самуэльевич, надо признать, получил весьма недурное образование в Харьковском университете, именно что, на широко прославленном факультете, где не брезговал преподавать сам Лев Ландау, до того, естественно, времени, как стал академиком и нобелевским лауреатом. Но здесь фундаментальные научные потуги Сергия Самуэльевича кончились. Не из-за отсутствия способностей. Отнюдь. А в силу некоторой неуравновешенности, до поры скрываемой тщательно, в собственной его голове. Мелок показался мир вокруг, и Сергий Самуэльевич захотел узнать его, в смысле, мир, получше и с разнообразных сторон. И сделать основополагающие выводы. Для осуществления великой Цели господин-товарищ Палавичевский предпринял соответствующие шаги, вряд ли могущие показаться разумными среднестатистическому советскому человеку. Последовали слезы матери, отеческие метания с заламываньем рук, просьбы не доводить до могилы, братско-сестринские упреки в клановой и семейной несознательности. Но ни крах карьеры, еще и не думавшей начинаться, ни скоропостижная гибель незапятнанной репутации, ни карающие реалии социалистического стандарта – если ты, конечно, не создатель водородной бомбы, и то, до поры лишь помилуют, – не могли остановить Сергия Самуэльевича в намерении. Познать, – нет, не самого себя, на себя-то как раз было ему наплевать, – самые общие принципы развития бытия, посю– и потустороннего, которые имеют в виду человеческий род, как целое, так и как часть биологической и божественной жизни вселенной. Все в одной куче, вали кулем, потом разберем. Для начала вчерашний студент Палавичевский решил поступить в духовную семинарию Загорска, (обратно переименованного Сергиева Посада еще и в помине не существовало). Но не вышло. Потому что, Сергия Самуэльевича туда не взяли. И бог весть почему. То ли не приглянулось его иудейское происхождение, то ли исчерпан был лимит, а скорее всего – от уже тогдашних его взглядов запросто могли хлопнуться в глубокий обморок даже все прощающие святые старцы. Палавичевскому ничего другого не оставалось, как вступить на тернистый путь духовного прозрения самостоятельно.

Дорожка его оказалась крута. В первую очередь оттого, что умственные медитации требовали свободного времени, а значит, Сергий Самуэльевич не имел возможности занимать себя трудовой деятельностью на полную рабочую ставку. Социалистическое общественное построение во все его отдельно взятые эпохи вообще не было подходящим для одиночек-мыслителей. Как говорится, здесь вам не Америка. Где вполне по силам сыскать меценатствующего покровителя, к примеру, успешного биржевого маклера или владельца скотобоен, желающего увековечить имя свое и потомков в качестве: «на средства такого-то совершено величайшее благодеяние человечеству»; и далее посвящение золотыми буквами на мемориальной доске. А то и урвать от дальновидного учебного учреждения, хотя бы и Гарвардского университета, жирный грант, ничего, не обеднеют, на крайний случай, получат дивиденды в публично произнесенном похвальном слове. И сидеть себе где-нибудь в лесной избушке в дебрях штата Орегон, корпеть над книжицей и коптить небушко, пока не осенит прозрением свыше. Общество «желтого дьявола» порой снисходительно к безумцам, при известной назойливости и настойчивости последних. То ли дело Страна Советов – не положено, чтобы без приписки трудовой и прописки жилищно-коммунальной. Потому Сергию Самуэльевичу приходилось изыскивать варианты. Кем только не довелось ему послужить! В обеих столицах, политической и культурной, в больших городах, понятно, гораздо легче притаиться деклассированному элементу, что твоей сосновой шишке в хвойном бору. Состоял он одно время сторожем в ленинградском музее Арктики и Антарктики, недолго – внештатным рецензентом издания «Наука и жизнь», потом рассыльным-курьером в газете «Известия». Даже заделался литературным переводчиком с языка хинди, который Сергий Самуэльевич освоил по самоучителю и с большими пробелами, оттого из переводчиков скоро его поперли со скандалом, через суд заставили отработать взятый вперед аванс. Углы, конурки, комнаты у случайных приятелей, фанерный чемоданишко, просящие каши ботинки и умоляющий о тарелке супа урчащий желудок – таковой на поверку оказалась реальность его собственного бытия, развивавшегося логично и неуклонно в направлении полного гражданского падения. Он и пал: от сумы и от тюрьмы… Ну, вы знаете. Однако, даже выписавшись на волю, досрочно согласно амнистии и благонравному поведению, Сергий Самуэльевич поиска своего не оставил, продолжил в том же духе. Пока однажды миру не был явлен результат его упорного, местами без параллелей каторжного труда. Труд сей, пудовый и многозначительно озаглавленный, как вы уже догадались (да, да, именно, именно!) «Конец света», господин-товарищ Палавический отнес не куда-нибудь, там, в редакцию ежемесячника «Знание – сила» или в издательство «Политпросвет». Он отнес его прямо по назначению. В известное ведомство на Лубянской площади, (тогда имени Дзержинского), чтобы уж сотрудникам безопасного комитета ни в коем случае не пришлось бегать за новоапостольным Иоанном Богословом по своей должностной инициативе, напрасно теряя драгоценное рабочее время. Опус его был прочтен и учтен с оперативной скоростью, (в литературных редакциях авторы о такой могут только помечтать), а сам Сергий Самуэльевич определен к нам, в поселок Бурьяновск, на полное казенное содержание. Впрочем, вполне мирно определен, даже с некоторым сочувственным сопровождением. Но это я представил вам лишь внешнюю сторону его тогдашней жизни, разрозненно трагичной и комичной в отдельных своих частях на первый, несведущий взгляд. А вот если взглянуть более пристально… Это сугубо отдельный разговор.

Сергий Самуэльевич, оказавшись высшей волей в бурьяновском стационаре за № 3,14… в периоде, более никаких фундаментальных опусов писать не стал, хотя ему не запрещали. А зачем? Все уже сказано, и даже сверх того, находится в надежных руках на сохранении. (Где ж еще сыскать сопоставимо надежное место? На отдельно взятых делах – «хранить вечно», так-то!). В общем, нашему Гумусову Денису Юрьевичу он был никак не конкурент. Чудесных миражей или отвратительных теневых видений Палавичевский тоже ни разу не явил, тем более способностей к тому не имел. Почему же я остановил свое внимание на его истории? А все из-за содержания того самого труда. Того самого «Конца света», надолго, если не навсегда сгинувшего в секретных архивах сторожащей службы. Читать-то я, разумеется, не читал, но слышал довольно много, само собой, лично от Сергия Самуэльевича, чтобы составить развернутое представление даже о частностях и второстепенных деталях. Все я, конечно, пересказывать не стану. За неимением охоты и по причине уважительной экономии скромного читательского времени. Остановлюсь лишь на основных моментах. Из которых складывалась нарисованная господином-товарищем Палавичевским неприятная для человеческого самолюбия и самоутверждения картинка.

Сергий Самуэльевич ни в какой степени не был атеистом, и к оппозиционному блоку, ощетинившемуся против ядовитого отца Паисия, никоим образом не принадлежал. (Что, однако, проныру-попа утешало мало, скорее, вводило в искушение, далее станет ясно, почему). Тем не менее, религиозная ниша, которую Палавичевский сам предначертал для себя в выборе, и создал собственными изысканиями, отстояла на неизмеримые версты в стороне от официально принятой христианской доктрины любой из существующих на земле конфессий. Проблема заключалась даже не в полуочевидном факте, будто Сергий Самуэльевич вообразил за собой права пророка и крестовоздвиженца, нового толкователя евангельских заветов, и захотел стать творцом апокрифического откровения о конце света. Проблема была в том, как именно он это делал. Не глас божий, и не видения, ниспосланные из горних сфер, но построения путем анализа и синтеза на строго спекулятивной основе рассуждения. А, насколько известно, как раз-таки построения разума и непоколебимые начала разнообразных верований очень часто не являются коррелятами друг друга.

Взять хотя бы искренние его убеждения, в корне противоречащее христианскому символу веры, в том, что никакого общения святых, равно как их покровительства крещенному человечеству, вовсе не существует. Потому что, на небесах никаких святых еще нет. Сергий Самуэльевич нарочно подчеркивал это «еще». Почему? не раз спрашивал я, хотя интерес мой был не практического, но чисто теоретического свойства. Потому, отвечал мне Палавичевский. Точно и логически связно отвечал. Корень заблуждения в том, что неправильно выведены свойства времени и вечности. Первое, как известно, течет, вторая всегда пребывает неизменной, то есть, в одной точке, ибо в бесконечности точка и вечность совпадают, так как не обладают критериями своей соразмерности: бесконечно большое и бесконечно малое суть одно и то же – и ссылался на кардинала Николая Кузанского. Так вот. Стало быть, когда бы христианская душа ни дала дуба, (предстала перед судом божьим, сыграла в ящик, откинула коньки, отлетела в рай, в чистилище или в иное какое место) все равно она окажется в этой самой вечности, то бишь, точке, одновременно со всеми прочими душами, святыми и грешными, независимо от того, в какой момент они прежде покинули свое бренное тело. Без разницы, в царствование императора Веспасиана, или при диктатуре пролетариата. Оттого, что расстояние от всякого места, произвольно взятого на окружности, до ее центра есть величина постоянная. Ибо в смерти текущее время перестает существовать, потому что оно, время, лишь свойство материально, разумно организованного вещества и его атрибут. В вечности же никакой текучести нет и быть не может. Выходит, как ни старайся, молись-не-молись, все одно, в мире ином окажешься сразу вместе с прочими бесчисленными, развоплощенными человеческими субстанциями, святые они там, или не слишком.

Поясню на примере. Какой-нибудь гонимый за срамоту скоморох, околевший с голоду под княжьим забором, и живший лет примерно через триста после него блаженный Серафим из Саровской обители, хотя бы между их независимой, позорной и соответственно славной, кончиной прошли долгие века и годы, окажутся на том свете, каким бы он ни был, синхронно и одномоментно. Потому что с их смертью время перестало существовать, и потому что нельзя сказать, кто добрался до распределения божьего на правых и виноватых раньше, а кто, собственно, позже. Или иначе господу богу придется пойти против своих же установлений и законов, то есть придать вечности временной континуум, чего у нее, у вечности, согласно ее же определению, вовсе не может быть. Значит, или вечности в нашем понимании не существует, либо никаких святых на небесах нет и в помине, потому что еще негде им быть. Текущее время-то все не вышло, пока жив последний, земной человек.

Примерно то же самое, с незначительными отклонениями, Сергий Самуэльевич попытался, насколько я понял, озвучить на благочестивом собеседовании для претендентов в семинарии города Загорска. Надо ли удивляться, что подобные теории не пошли ему на пользу? Но все это были еще семечки. Подсолнухи из них произросли пышным цветом много позже. Потому что «конец света» прочно засел у Сергия Самуэльевича в упрямой голове.

Однако сказание свое он начинал не сразу с этого печального, грядущего происшествия. Но с обстоятельного пролога к нему. Эпиграфом к апокалипсису Сергий Самуэльевич полагал расхожую фразу: «Если хочешь насмешить Бога – расскажи ему о своих планах!». Вот только фраза эта приобретала у господина-товарища Палавичевского совсем даже не юмористический оттенок звучания, но трагично-роковой. Потому что, согласно Сергию Самуэльевичу, самому Господу Богу было далеко не смешно. Ибо он, Бог, абсолютно совершенный, всемогущий и бесконечный, однажды, в какой-то вневременной миг, пожелал испытать – именно испытать, а не узнать, – на самом себе, каково это: сделаться не вполне совершенным, ограниченным, и не всевластным безраздельно. Для осуществления, или овеществления сей прихоти, Он вывел, создал, сотворил из себя материю-вещество-космос-жизнь. Собственно целью его была именно последняя, то есть жизнь, как бессознательная, так и разумная. А все прочее лишь потому, что жизни этой требовалось пребывать где-то и в чем-то, иначе во времени и пространстве, потому как Бог-то обитал единственно в себе самом, что не годилось для его благих намерений. Вот Он и воплотился частью своей во вселенной, от протовируса до человека, сомнительного венца сомнительного же экспериментального пожелания воли высшей и небесной. Как-то так, если я не напутал чего в изложении. Оплошность приключилась по причине, (да-да, именно оплошность – перестав быть всесовершеннейшим богом, Он утратил право своей безусловной власти), что сотворенная материя не захотела или не смогла держать самостоятельно, заданную Им форму. И стала меняться, распадаться, соединяться по собственному произволу. Тогда-то идеальные божественные планы оказались сильно покореженными и сбившимися с первоначального пути – так возникла разница между миром реальным и миром блаженным. Потому-то существуют отдельно божественные начертания и предопределения свыше, однако они никогда не сбываются до конца – и возникает понятие рока, земного несовершенства и несоответствия, безобразия упрямой, косной материи и привязанного к ней конечного духа, наперекор, в пику провидению. Оттого люди умирают раньше их разумного срока, по случаю, глупости и лиходейству, заболевают тяжко или уродуются еще в материнской утробе.

Вот так Бог испытал, что называется, на собственной шее, какова она, смертная юдоль. Уничтожить все под корень или дать подопечному миру извести себя по-быстрому, показалось ему несправедливым, хотя бы по отношению к жалким человечкам, кои в этом предприятии вовсе были сторона. Но и оставить на произвол судьбы – тоже получалось неподходящим. И Он сошел. С небес на землю. Одновременно в плотском и божественном величии. Думая поправить ситуацию. Согласный на распятие, и на повторное воскрешение – оно Ему надо! – лишь бы был толк. Куда там! Несовершенное устроение оттого и несовершенное, что ему хоть кол на голове теши, все равно станет гнуть свое. Тупая, глупая, приземленная форма, восприняв благую евангельскую весть, тут же исказила ее суть до неузнаваемости. Потому Он решил закрыть глаза на неудачный эксперимент, пусть идет, как идет. И результат, как говорится, на лицо – имеем то, что ныне имеем. А конец света настанет обязательно. Форма достигнет своего бестолкового апогея и саморазрушится, завтра ли, послезавтра ли, в общем, со временем. Потому что Он, Господь, плюнул на все это дело, да и растер.

Земной конец света представлялся Сергию Самуэльевичу следующим образом. Мертвая, пустынная планета, никому ни на что более не годная, летит себе потихоньку в безмолвном холодном пространстве среди таких же бесполезных сгустков материи, и даже Ему лень тратить толику могущества, чтобы ликвидировать сие безобразие и низвести до небытия. Наоборот, пусть уж остается, как напоминание даже для Господа Бога в случае очередной неосмотрительности: бойтесь ваших желаний, особенно, если вы всемогущи, – они непременно осуществятся, и вам придется солоно. Почему рассматривалась только одна, заселенная жизнью, планета? А потому, что господин-товарищ Палавичевский отвергал как соображения гедониста-атомиста Эпикура, так и христианствующего пантеиста, расстриженного монаха Джордано Бруно, о необходимой множественности обитаемых миров. На кой она нужна, эта множественность? Единственного наглядного примера не достало? А что касается бесконечности материальной вселенной, что Ему, Богу, жалко, что ли? Он, чай, крохи не считает, широта размаха ого-го! И как итог сей безудержной широты – полный пшик!