"Фантастика 2024-54".Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
– Пропала твоя Катя, – обреченно так сказала, будто подразумевала: я следующая. Но вдруг ощерилась злобно: – Не из-за тебя? ФЭ гребаный!
– Из-за меня, – чего мне было темнить и разводить турусы на колесах? Все одно, толком я соображать не мог. – Скорее всего, – уточнил. А чего было уточнять? И так ясно.
– Сука ты! – опять заплакала, но уже смиренно и тихо, будто не ожидала больше ничего спасительного, да и откуда ей было ждать?
– Водка есть? – в иных обстоятельствах кошмарный вопрос бесчувственного ублюдка, но Лялька поняла правильно. Это, чтобы с ума не сойти.
– Есть. В холодильнике. Не тронули отчего-то. Небось, для них дрянь, – она потянула меня за собой на кухню. – Свет погаси и не шуми.
Две табуретки на ощупь были целы, будто оставленные специально для нас, и водка оказалась на месте. То есть не водка, конечно, пол-литра вполне приличной «бурачихи», домашней выделки – да-да, один хохол отвалил в презент, она ведь коридорная в «измайловской» гостишке, просил брюки погладить, то да се. Воды налей. Запить. Стра-ашно!
Выпили в молчании. Потом еще. По полстакана натощак – полегчало. Я закурил, Лялька тоже взяла «беломорину», не кочевряжилась, хотя папиросой явно не умела затягиваться, у нее то и дело гасло.
Быстро они нашли. Оперативно, если на профессиональном жаргоне. Но опоздали. Или НЕ опоздали? Выжали, вытрясли правду-матку обо мне и орловском походе? А с чего бы девушке Кате молчать? Выбор ее был ограничен: или прибьют сразу или через долгие застеночные мытарства. Имей я возможность докричаться до нее на расстоянии, сам бы и умолил говорить все, что знает. Но в том-то и заключалась главная подлая гадость, что Катя не знала ровным счетом ничего. Уехал в Орел – это выведать легко было и у кассирши из вокзальных касс, путем непрямых угроз и копеечного подкупа. Если пропала, значит, гнобить решили всерьез, вдруг еще что всплывет. А всплывать-то было нечему. Орел это вам не подмосковный Гусь-Хрустальный, это областной, иначе губернский центр, мало ли куда? Или к кому? Без подсказки скоро не отыскать. Конечно, со временем выйдут и на Благоуханного, но тут, чу! В крайнем случае, отсидится за спиралью Бруно и часовыми вышками. За Александра Васильевича, ведающего практическое значение блатного слова «общак», я был как раз спокоен. Но Катя! Чем я мог помочь ей? И было ли еще кому помогать? Слишком хорошо я себе представлял реалии, хотя и понаслышке, а это, как известно, наиболее верная информация. Если кто пропадает, так уж с концами, особенно, когда замешан криминал. Чего-чего, но криминала было по самые уши, натурально «фадеевский» разгром являлся тому прямым свидетельством.
Искать никто не станет. С заявлением или без оного. Убийства губернаторов, шитые белыми нитками, и те сходят с рук. Так, скажите на милость, кому нужна залетная, нищая провинциалочка? Я пожалел, что не родился на свет хотя бы в лихое правление Ивана Четвертого, прозванного Грозным. Тоже мне! И церковный Стоглавый собор, и наиважнейшие гражданские Земские, сословные: все же требовал свихнувшийся на молитвах царь пускай и крошечную толику народной легитимации своим безобразиям. Куда-то вел, к чему-то звал, за что-то воевал, взятие Казани и возведение храма Покрова Богородицы мало ли стоят? Блаженного и того не тронул, хотя мог как куренка. Хлебнули, человечишки, конечно. Но помяните мое слово, нынешние девяностые еще не так отзовутся. Еще за ними разгребать, не разгребут и во сто лет, скорее сами разгребатели скурвятся от беспомощности, какого бы блага они ни желали изначально. Потому что, разбойнику власть единожды дай. И все. Развратит и раскурочит, оглянуться не успеешь. На пять минут или на пять лет, разница невелика. Добрые нравы созидаются веками, а гробятся одномоментно, на малую секундочку отпусти, дескать «все можно» – без идеи, без погибели «за дело революционных масс», да хоть бы и во имя царя-самозванца, но нет, – просто «ВСЕ МОЖНО». Во имя исключительно живота своего, свобода, урки, бля! После нас хоть потоп! Вот тут сказочке конец. Замученные вдовы, сироты, интеллигентишки вшивые, работяги чмошные – мусор, чего на них глядеть. Пища для волков. Резать, резать, пока не выйдут все, а там алкать иное стадо. Не важно, братва или милиция, это прежде была милиция, народная или высокородная, но была. Очень скоро волки примерят все погоны до последнего, уж больно сытно, потому что природные овчарки-охранители для них те же овцы, в отсутствие пастуха. Поменяют название и личину, а суть, суть! Суть останется разбойничья. Они уже вхожи, они уже перелицовывают мундиры. А завтра начнут перелицовывать дома и улицы. Меня вдруг озарило. До гомерического хохота! Пожалуй, в государстве нашем осталась одна неявная, но что-то могущая сила. Проклинаемая на все лады, поносимая ругательно по проспектам и закоулкам, стыдная, окстись-некрёстная, рядом стоять и то, зазорно. Но чем богаты. Если собрать совместно всех Александров Васильевичей, благоуханных и дурно пахнущих, всех подпольщиков-узурпаторов, тайных канцеляристов «в штатском», капитанов, полковников и даже генералов, всех, кто был, есть ныне и пришел после них, то можно постепенно, далеко не враз и не в два, сложить круг. Который полетит над водами, подхватит, не потонет и выплывет. Ибо, как ни крути, силовые структуры безопасности входят в само определение государства, без них оно блатной притон, «малина» или «хаза». Хочешь, не хочешь, но работу чистильщиков и выметальщиков сора из углов должны осуществлять те, кто это умеет делать и вдобавок обладает возможностью. Нравиться, не нравиться, в данном случае вопрос посторонний. Иначе никак, иначе кранты. После – на здоровье, каркать можно сколько угодно: примут хоть ушат дерьма и отойдут привычно в тень, где их самая сила, лишь бы задача была исполнена. Потому что, как известно, против лома нет приема, кроме иного подобного инструмента «из тово же матерьялу». Потому что демократия – это хорошо, когда есть демократы. Но первые и самые разумные из них без вести ухнули в начальном беспределе, а те, которые следом именоваться стали так – хоть горшком назови, только «тырить слам» не мешай. Хуже этого вообще ничего не может произойти, оттого и средство тут одно единственное. Кардинальная прочистка кишок ведерной клизмой тоже ведь не сахар, по правде говоря, но помогает. При запорах совести. Однако про светлое будущее определенно на долгое время предстоит забыть. Повторюсь: помяните мое слово. (Кстати, когда, спустя годы, писались нынешние строки моих воспоминаний, мне пришло в голову: некоторые надежды из тогдашних моих умственных упражнений воплотились в реальность. Хотя и не в том виде, как я полагал. Но даже малая малость лучше, чем вообще ничего).
Так размышлял я не к месту, сидя на мрачной, убогой кухне, будто у погасшего погребального костра, со стаканом «бурачихи» в ослабевшей руке. И даже плакальщица
была, Лялька опять начала всхлипывать. А что еще остается, если ничего поделать нельзя?Кажется, я заснул. Привалился к липкой, затянутой клеенчатыми обоями стене, и отрубился начисто. Уже на рассвете меня растолкала Лялька.
– Ты бы шел. Отсюдова, – недружелюбно проворчала она, и загремела чайником у плиты. – Увидят, что ты опять здесь терся, не оберешься после говна.
– И без меня не оберешься, – напрямую сказал, не хватало еще, чтобы в придачу ко всем бедам эта несчастная Лялька пострадала без вины. – Бежать тебе надо. Сегодня же. Есть куда? Или к кому?
– Не особо, – без малейшего намека на истерику сообщила, будто в раздумьях на эту тему находилась давно. Но, может, так оно и было. – Да и бабла негусто.
Она не просила, она меня не видела в упор, но словно бы разговаривала сама с собой о наиболее насущной нужде. А я подумал: бедные наши девчонки, как быстро они отучились ждать от нас помощи, до такой степени, что им в голову не приходит. Рыцари, – эка куда хватил, рыцари! разве рядовые дружинники, – которые могли бы защитить, и которые защищали прежде, по Бурьяновскам попрятались. Отсидеться, отложиться, отодвинуть себя от неприглядной реальности. Кушайте на здоровье, пока вообще не останется таких вот, надежных убежищ, потому что подруг наших перебьют или в подстилки зачислят насильно. Стыд-то какой! Я, будто слепой, утративший вдобавок и чувство осязания, зашарил по карманам брюк, не попадая, не угадывая, не поспевая за собственным бесповоротным решением.
– Вот возьми. Все, что есть. Честно, – будто она собиралась проверять! Какое там, не ожидала! Лишь бы не подумала, что откупаюсь. – А хочешь, с собой заберу. Правда, не безопасно это. Но вдруг тебе легче?
У меня оставалось от размена где-то баксов восемьдесят, при скромным моих расходах и того было астрономически много, я уже говорил, Спицын пожертвовал мне целое состояние. Вот, пригодилось. А я что? Странствия мои, похоже, близились к завершению, лучше и не каркать вороном, к какому – повезет, если успею на последнюю, назначенную вслепую встречу. Но если и повезет, от экономии денежных знаков впредь случится мне мало проку, да и неважно это больше, перебьюсь как-нибудь. Вопрос в другом – лишь бы она взяла.
– Ладно. Спасибо. Чудной ты, – однако, опасливо взяла, будто я мог передумать или ударить даже. – Мелочь забери на метро. Сам-то выкарабкаешься? Я с тобой ни-ни, уж извини. Жить охота.
– Наверное, ты права, – еще бы не права? Я на ее месте ни за что бы не согласился. Но если бы сказала «да», я костьми лег, лишь бы для нее все обошлось.
– Завтраком покормлю, – Лялька не предложила, а словно велела: теперь моя очередь отблагодарить, терпи.
– Это кстати, – надо думать, со времени «благоуханных» котлет ничего, почитай, толком не ел, если конечно, не принимать во внимание «бурачиху», как гастрономическое блюдо.
Накормила она щедро. Хотя и наскоро. Потому что лишнего времени у меня в запасе не было. Бутерброды размером с лопату, с мокрой колбасой под горчицей и майонезом, половина подсохшего слоенного торта бумажного пустого вкуса, но сытная, три чашки чая из одного пакета, зато сахара вволю. Напоследок сунула мне в рубашечный карман пачку сигарет «Бонд», я такие не курил, но, как говорится, нищие не выбирают. К тому же название было глумливое, мало подходившее к моему «бегственному» положению. Какой из меня Бонд, тем более Джеймс? Так разве, подручный незадачливого отщепенца Паниковского, сына лейтенанта Шмидта.
Надо было продержаться до вечера. А что после? А что-нибудь. Всегда что-то случается после чего-то. Загадывать, какой в том прок? Может, секретный и капризный знакомец Александра Васильевича вообще не сочтет для себя возможным прийти? К тому же, мысли о пропавшей Кате не оставляли меня. Не из-за чувства вины, тут взгляд мой был трезв. Я в слабой степени, к счастью или к несчастью, обладал способностью нести на себе чужие грехи. Не интеллигентен я был в этом отношении. То есть, правого или виноватого различал по непосредственным делам его. Не я похитил и, что скорее всего, уморил Катю, не я затеял охоту на человека, не я травил ближнего своего, как зверя, борзой сворой, – точно также никто не заставлял «мертвого» Николая Ивановича переквалифицироваться в выродки и вурдалаки. А уж мумия тролля, случись мне спуститься в его шакалье логово для встречи, наверняка, объявила бы виновным во всем медбрата Коростоянова, окаянца тугомыслительного. Это они любят, новые хозяева крепостных жизней. Дескать, сам виноват, тебя предупреждали. Зачем стал поганому идолищу поперек большой дороги? Будто если бы не встал, идолище само по себе, по достоинству своему, перестало бы вдруг гнать, рвать, заглатывать любую подвернувшуюся ему под мохнатую лапу добычу? Обманная обманка – не сопротивляйся, тебе же лучше будет. Не будет. Не будет! Я об этом понимал уже, когда самого меня загнали в угол. Но и просто так сдаваться, дудки! И самогудки заодно! Хотя бы в память о той же Кате. Иначе, зачем вообще я? И, правда, зачем?
Я пришел к университету задолго до обозначенного мной самим часа. Засветло. Бродил, смотрел, вспоминал. В брюхе урчало, но терпимо. Остаточных денег, помимо проездных, хватило на увесистую тушку шоколадного «сникерса», ничего, аппетит отбило слегка. Податься в гости по знакомству я даже не помышлял. Ни о приятеле аспиранте из ДАСа, ни тем более о вторичном звонке Спицыну. Хватит. Хватит одной Кати. Я был меченый, как радиоактивный атом, ни к чему заражать кругом себя. Вавилонский башенный шпиль главного здания возвышался над моей головой, куда бы я ни направлялся – к первому гуманитарному корпусу или ко второму, к спортивному манежу или к зданию астрономического института. Устав скитаться полузабытыми студенческими тропами, я присел на ступени возле памятника Лебедеву, шпиль оказался аккурат за моей спиной, и уже не удручал своей необозримой укоряющей монументальностью – мол, эх, ты, предал меня и мою просвещающую сень, а ведь я тебя из недорослей, да на ломоносовский, рыбный тракт. Предал, хорошо еще, что не продал, как бы отвечал я, затылком чувствуя его нависающую надо мной, золоченную громаду. Хотя вопрос моего предательства, в сей ожидательный момент надуманный, был куда как спорным. Я обещал еще прежде рассказа о последующей моей, студенческой московской судьбе, и вот, именно в этом месте повествования, пока возникла подходящая пауза, и тело мое оставлено самим рассказчиком отдыхать в закатной тени великого российского физика, я думаю, настало время. Суда или следствия. Или попросту поиска причины. Моего нынешнего и прошедшего бытия.