"Фантастика 2024-54".Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
– Кофе будешь? – Ника опять ткнула его в бок, но теперь больше для смеха.
– А у тебя есть? – от кофе Леонтий бы сейчас не отказался. Во рту у него давал себя знать мерзостно такой привкус, будто бы он ночь напролет хлебал воду из сортира, а зубной щетки при себе – откуда взять. Лучше кофе.
– Только это и есть. Если дашь бабок, сбегаю в «маркет», колбаски хочу, докторской, жуть как! И хлеба бородинского – помираю!
– Возьми в штанах. Или в куртке. Где-нибудь, короче, возьми. Я не помню, – думать о том, куда именно он сунул портмоне, Леонтий не мог физически. У него начинала надвое раскалываться голова, и без всякого убойного часового звона. – Только оденься! Слышишь! Я тебя вызволять не пойду!
Это была никакая не шутка. Леонтий знал, что говорил. Как знал и то, что с Ники станется сунуться на улицу в людное место в короткой шубке на совершенно голое тело. И притом в домашних туфельках, отороченных лебяжьим пухом, непременно на высоченной шпильке. Однажды ее уже забирали в отделение. За неподобающий вид в местах общественного пользования. Как раз Леонтий и вносил за нее штраф – на лапу две тысячи рэ. Больше тогда никто из приятелей и приятельниц не откликнулся на отчаянный зов «в западло» арестованной несчастной узницы райотделовского «обезьянника». Так что…
– Оденься, слышишь!
– Будь спок! – донеслось в ответ. Хлопнула входная дверь. Стало быть, Ника нашла кошелек. Уже неплохо. Стало быть, там остались некоторые деньги. Еще лучше.
Какая же он… свинья, слизняк, сволочь – все равно, на букву «с». Ведь был же! Был же дан себе самому зарок – полным ходом домой, провести вечер субботы в размышлениях, а день воскресенья в разведывательных походах. Так он даже Безобразову-Джедаю не позвонил, не отписал, не отэсэмэсил, и вообще никак не связался. Хорош порученец,
Да и не о транспорте речь. Тут без примера не обойтись. Взять хотя бы Нику. Как яркого представителя этих самых, «безбилетных», без разницы, какого пола. «М» и «Ж» оба встречаются, только с неодинаковой частотой, женщин пока еще, слава богу, значительно больше по количеству. Так вот, о «безбилетниках» – они были всегда, во все времена, эпохи и годы, на всех берегах, островах, континентах. Москва – отнюдь не исключение, наоборот, здесь «безбилетники» расцвели особенно пышным, угарно-копотным цветом, оно и не мудрено. Если уяснить, что такое и кто такой этот самый «безбилетник». Как вытекает из названия – человек, поставивший себе целью проехаться по жизни исключительно на халяву. Не стоит путать такую «особь» с представительницами прекрасного пола в трепетном и землю роющем поиске богатых перспективных женихов. Тут другое. Хотя спроси на голубом глазу «по честноку» Нику, чего ей надобно от собственных метаний в столице, ответит, не раздумывая – мужа-олигарха, лучше сразу миллиардера. И все в этом ответе от первого до последнего звука сплошная, неосознанная ложь. Потому – какая она, Ника, что она за существо такое, хотя бы поверхностно внешне и непредвзято внутренне? Крупная, среднестатистическая блондинка (Леонтий в охоте за ними – увидел и пропал, на целую неделю, может быть) – длинные крашенные-перекрашенные из мышиного русого в ядерно-платиновый цвет волосы, прямые, вытянутые, зверски, горячим парикмахерским «утюжком», будто последние жилы из донбасского шахтера. Глаза немного «лупые», ярко серые, всегда подмалеванные густо без жалости к себе и окружающим, с раннего утра и до следующего утра, позднего или как придется. Четвертый размер и шокирующее декольте – в булочную за хлебом или в ресторан премиум класса, неважно. Вдруг и по дороге к мусорным бакам с помойным ведром в руке она встретит его, единственного сказочного кошелька, готового отдаться со всем содержимым снизошедшей случайно принцессе-«безбилетнице». Кстати, Ника встречала таких кошельков и не раз. Даже не два. Сто двадцать два, так вернее. И что? И ничего. Козлы и мудели – вот был ее ответ, – все до единого. Почему? Не совсем потому, что богатенькие редко плачут, и еще реже женятся на первых встречных. Поэтому, конечно, тоже. Хотя, разное случается. В Никином варианте – лишние усилия. Вот если бы… обычно повторяла она, как заведенную присказку …вот если бы! Как увидал бы, так сразу бы все и отдал, не «за так», а за так – за постель по случаю и за приятную компанию. А то ведь – добивайся, признавайся, потом угождай, потом «услужай», потом, кошмар! дети пойдут. Оно надо? Да нафига? Рестораны, клубы, бани, дым коромыслом и деньги «со смыслом», добытые разгульным легким промыслом – этого ничего не будет. Одна тягомотина останется.
Вот ее-то и не хотелось. Потому что все Ники подряд как М, так и Ж искали единственно – вы не поверите, чего! Идеального мира! Да, да, того самого, о котором в письме вела речь Сцилла. Безупречного, безбашенного, сплошного праздника, бездумного беспроблемного бытия в непрекращающейся круговерти развлечений – когда уже в понедельник начинается суббота и длится, длится, без начала и конца, пока смерть не разлучит – «безбилетника» и его невозможный идеальный мир. Так не бывает. Но очень хочется. Вот за это самое «хочется», чтоб было так, чтоб стало так – сражаются «ники» обоих полов, не имеющие определенного, земного возраста – им всегда семнадцать, и всегда у них нет головы, нет цели, нет средств, нет ничего, кроме губительной и глупой мечты. Все «безбилетники» по обстоятельствам кажутся то чрезмерно жестокими, то сентиментально и плаксиво глупыми – всегда подают нищим старушкам, вдруг и в прозрении своего возможного будущего, никогда не жалеют стоящих выше себя, хоть какое горе, хоть четвертая стадия рака, хоть СПИД в летальной фазе – в четком знании, что более сильные мира сего их не пожалеют тоже, и случись беда, евроцента ломанного не выжмешь, если потерян товарный внешний вид. Но вечный праздник должен продолжаться, «шоумастгоуон!» и «ники» ищут к этому средства, не очень разбираясь в их чистоплотной подоплеке, сгодится и вор в законе, и проворовавшийся депутат, и простой инкассатор, сбежавший с чужим опломбированным мешком. Лишь бы платили за мечту. Подумаешь! Такие как Леонтий определялись только в статус приятелей, но приятели те коверные – как размалеванные клоуны, заполняющие тоскливые паузы в цирке, а жизнь «безбилетника» и есть в некотором виде безостановочное шапито.
Часы! Часы, завидное украшение любой пытошной на Лубянке, тоже были показательны. Куплены вместе с квартирой и оставлены на своем природном месте. Как и вся прочая нехитрая бывшая хозяйская мебелишка. Потому – «безбилетнику» и в заднюю извилину не придет идея обновления интерьера. Зачем? Торшер с диваном на себя ведь не наденешь. В люди с дизайнерской люстрой на голове не выйдешь. Обои и паркет в ночной клуб за компанию не возьмешь. Так какой прок? Впустую только разводить канитель и тратиться. Имеются какая ни на есть кроватишка, встроенный прежними владельцами платяной шкаф, допотопная плита на кухне и сносно действующие ванная с душем и унитазом. Чего ж еще? Кстати, квартиру-то Ника, можно сказать, «почти сама» купила, на родительские выстраданные денежки, и никогда этого не скрывала, не хвастала и не колола глаза подружек обманом – дескать, очередной любовник-визитер подарил. От папы с мамой, давно слезами умывшихся и рукой на единственное чадо махнувших – хоть не на улице, пускай будет свой угол, а там, чем только научный коммунизм не шутит! – дочь вдруг одумается, и задумается, о прибавочной стоимости жизни, и о глубинном содержании фразы «кто не работает, тот еще ладно, другому на шею сядет, а вот кто не копит, тот в старости корку ест!» – задумается, испугается, когда морщины станут бить в глаза, пулеметной очередью из зеркала, и тогда истаскавшееся дите пойдет, пошагает по праведному пути. А точка опоры вот она – двухкомнатная квартира, все сбережения от колбасного собственного цеха в воронежской губернии, кормилец-папаня впахивал с утра до ночи четверть века без двух лет, зато жилье на престижной «Кутузе» в цене не упадет, спасательный круг с корабля «Титаник», ремонтный док – айсберг «Вялый», пункт последней приписки – мыс Доброй Надежды, за лунным морем Вечных Бурь.
Ника вскоре вернулась с колбасой. Любительской. («Докторскую» всю жиды съели – так пошутила. Как многие южные потомки казачьих родов, евреев она презирала – сама не зная, почему). Принесла и хлебушка. Бородинского. И сдобных булочек – с маком. И … о, нет!.. о, нет! Еще сто раз – о, нет! Две упаковки «по четыре» пива марки «будвайзер». Леонтий даже не сделал усилия над волевым параличом – духовно собраться и скромно отказаться. Он лишь обреченно пожалел себя. С утра выпил, весь день свободен – едва ли на белом свете существует вторая такая же однозначно, без исключений, исполняющаяся мудрость. Ладно, сегодня воскресенье. А завтра понедельник, и опять эфир на студии у Граммофона. Но, во-первых, Граммофон после трагедии черепного ранения, приключившейся с Леонтием, не только осуществил наяву обещанный сюрприз в виде двадцатипроцентной «черной» гонорарной прибавки, вдобавок
к «приятностям» сам лично к страдальцу подобрел – срабатывал менталитет «не смей обидеть инвалида, если хочешь быть, как Бред Пит» (или иной какой истинный американец). А во-вторых и в главных – завтра у микрофона сядут один «бурчун» и один «бубнила», так что Леонтию ничегошеньки делать не придется, разве вставлять время от времени хохмочки для «разбавления» атмосферы.Кто такие «бурчун» и «бубнила»? Эти понятия как раз не Леонтий выдумал. Были они Косте-Собакинского изобретения. Потому, как определить их мог скорее частый зритель и слушатель «умных» передач, а вовсе не их творец или выпускающий редактор. «Бурчун» в этой парочке считался существом менее вредоносным и более егозливым. Не для ведущего – тому, как раз оба «кадра», и первый, и второй, были сущим дед-морозовским подарком. Для слушателя – «бурчун» казался более выносимым. Ибо «бурчун» это такой род относительно мирного знатока, который ничего путного от себя не говорит, зато чужое поносит сплошь и рядом, но аккуратно. Чтоб не получить судебную повестку – обвинение в злоумышленной клевете, или – что проще и чаще, «фейсом об тейбл», если непосредственно обиженный уверен в своем физическом превосходстве. Поэтому «бурчун» ругает все помаленьку: общая культура деградирует, авторское кино загнивает, государство дает мало, требует взамен – а взамен ничего не требует, ему, государству, плевать, что самое обидное, чиновники – бюрократы, причем все поголовно, сплошные дураки на дорогах, и все дороги в дураках – тут непонятно, кто имеется в виду, те, кто ездит, или те, кто строит, или просто «ГИБДДэшники». Непонятно оттого, что никогда «бурчун» конкретно ни единой фамилии не называет, и не назовет, он-то не дурак, а говорит и ворчит обо всем так, в общем. Зло, красиво, порой удивительно метко, но! Без имен, граждане, без имен! Образно! Образно!
«Бубнила» совершенно иной коленкор, противоположный характер. Это – проклятие скорпиона, плешь чумной крысы, аватар мумии Брежнева. Неизвестно, что хуже и все одинаково плохо. «Бубнила» это…, это такой человек… тяжелый человек, в общем. Он не ругает, нет. Он не говорит, не вещает, не жжет глаголом – он изъясняется. Как испражняется. На людях. Но с достоинством. Как правило, он лектор высшей школы, или научный сотрудник среднего ранга, но не ниже кандидата наук, все равно каких, или самый смак! непонятный заместитель непонятного директора непонятного института, занимающегося невесть чем – то ли сбором информации о частоте наследственных заболеваний среди арабских террористов, то ли историографией большевистского подпольного движения в Восточной Бурятии. Большую часть взрослой своей жизни он обременен как раз тем, что шатается по всевозможным эфирам – по его словам: не вылезает из телевизора, или из интернета, или из радиодинамика. Шатается безвозмездно, без разбора, без отказа. Куда только ни позовут. Хоть в «Спокойном ночи, малыши», хоть в «Криминальную хронику». С удовольствием «бубнила» бросается на любую амбразуру, закрывает собой любой вражеский дот – иначе, им удобно затыкать дыры, если нужно найти «гостя в студию» в последний момент. У добропорядочного и добросовестного редактора таких «бубнил» как правило, в загашнике целый список. А поскольку всякий добропорядочный и добросовестный редактор меняется со своим соседом из дружественной программы, то очень скоро такими «бубнилами» наполняются все возможные списки потенциальных интересных «людей на крайний случай». Правда, как раз именно в «бубнилах» ничегошеньки интересного нет. Иначе они бы ценили себя, и не шастали, где попало, угождая и лизоблюдствуя, лишь бы позвали, лишь бы не выпасть из обоймы, лишь бы… они уже не могут себя представить без «ящика», хотя никто никогда не запоминает их в лицо, хоть тысячу съемочных часов кочуй из передачи в передачу – а у них бывает и по два эфира в день, чем не может похвалиться иная «горячая» звезда, – и никто в конечном итоге не в состоянии сказать: о чем же битый час толковал зрителю и слушателю этот самоуверенный, безостановочный человек? Потому что – ни о чем. Зато хорошо поставленным голосом, раскатисто охватывающим невидимую аудиторию, зато – обстоятельно и без тени сомнения и вообще какой-либо эмоции, как будто читает нескончаемую диспетчерскую метеосводку авиапилотам, чтобы те не слишком отвлекались на бубнящий в стороне голос. Их смотрят и слушают в основном подневольные родственники и знакомые, и вовсе не затем, чтобы постичь благодаря ближнему своему истину в последней инстанции, а для бытийно-сакраментальных замечаний вроде: «опять на Зайцеве новый галстук, надо же, в горошек! Купил в Стокгольме, небось, сучий сын», «Ляля, Ляля! Только посмотри, наш Гарик! Как он похудел. Надо позвонить Ниночке и спросить, что за диета такая». Но «бубнилы» не падают духом, они надеются. На славу, на признание, на Нобелевскую премию мира, наконец! (по физике или химии кто ж им даст, чтобы ее получить, работать надо, а как раз делать это «бубниле» абсолютно некогда). Надежда не умирает в них, никогда, поэтому они ходят и ходят, и будут таково поступать вечно, пока не иссякнут мировые радиоволны и не пресечется стремительный поток интернета. Иногда их действительно узнают – абсолютно случайно, примелькались, бывает, кто-то и запомнил, если фамилия очень проста, или напротив, чрезвычайно необычна, как отпечаток коровьего копыта на городском свежем асфальте. Ни у кого не отложится в памяти, к примеру, профессор Старолисовский, но доцент Чудило имеет весьма вероятные шансы на выживание. И тут, опытный человек, не зевай! Можно выжулить поход в питейное заведение, «на шару» от расчувствовавшегося узнанного, или даже приглашение на международный конгресс – ах, у нас чрезвычайно интересно, обязательно приезжайте послушать, у меня там большой доклад, часика на четыре: о погонных метрах, традиционно отпущенных на стандартное курганное захоронение у равнинных тюркских племен доисторической эры. Ах, вам не позволяют средства, не то бы вы с удовольствием? Ничего, я внесу вас в список, за казенный счет, кого-нибудь маловажного в шею, ничего, а вам полезно, будете проходить по документам как мой секретарь. Где конгресс? А в Копенгагене, в нем самом, да, первоначально планировали в Париже, но достался Копенгаген, это тоже неплохо, согласны? Вот и чудненько!.. И вносит, и приглашает, только изображай свободные уши, и вполне вероятно посмотреть этот самый Копенгаген «за просто так».
Только с чего он, Леонтий, вдруг, развоевался? И «бурчун» ему плох. И «бубнила» скучен. Нику вот – по кочкам пронес. А бревнышко-то в своем глазу, по размеру достойное первого «ленинского» субботника? От «безбилетных» прогульщиков по жизни далеко ли ушел? Тянет пивко с утра в чужой постели. Завтра пойдет трепаться в эфире о чем? О том, куда повезут разговор «бурчун-бубнилы», и послезавтра – тоже займется какой-нибудь безобидной фигней. Разве, нет? Будь честен наедине с собой, Леонтий! Какая твоя цель? Куда бредешь ты? Чего жаждешь более всего? Ну, кроме благополучия Леночки, здоровья близким своим, и по возможности помереть относительно безболезненно в своей собственной кровати. У тебя ведь, мил человек, постоянного места работы – и то, отродясь не было. В трудовой книжке одна единственная, старинная запись – библиотечный консультант Фонда Поддержки Краеведения. Остальная деятельность – по договору. Временная. Пришел – ушел, разонравился – под зад ногой, потер синяк и – походкой «вразвалочку» – наниматься на похожее «отхожее» место. Свободный художничек, бля! Гляди, Леонтий, так ничем все и кончится – глотнул пива и приуныл – не «безбилетник» ты, конечно, но типус еще тот. Из тех, кто вечно ездит в трамвае на «колбасе», висит на подножке – в вагон без платы тебе стыдно, а ехать надо, что делать, вот вопрос?! Пальмира, да. И Филон тоже, хотя бы и Медиотирренский. Может, оба они твое спасение и есть? А ты? Бесхребетник, молекула, стволовая клетка вселенского раздолбайства! Встал и пошел! Восвояси, быстро!
Леонтий открыл следующую бутылку. Зубами открыл – со злости отгрыз станиолевую крышечку, которую проще было легким движением отвернуть.
– Колбаску-то ешь! Напьешься опять – а у меня в четыре стрелка, – Ника сунула ему бутерброд, неловкий, слепленный наспех, будто разломанный, без ножа, так ведь не в ресторане, еда она и есть еда, это главное – в пищу употреблять можно. Только, выходит – Ника выпроваживала его теперь вон. Не нужен более, ну и катись. Обидно. Уйти по своей воле – это одно. А когда в шею…У нее стрелка. А у тебя белка. Как до дома доберешься? Четыре бутылки пива, это после вчерашних дрожжей. Допустим, руль он из рук не выпустит, глаз алмаз, даже залитой, Ящер не пострадает, а вот права? Если нарвешься на патруль. В трубочку, ни ой-ой-ой! Там на тринадцатую зарплату целому взводу! Ну и павлиний пух с ними! Повезет, так повезет. А не повезет, значит… значит, Пальмира заплатит штраф вместо него. Предлагала ведь финансовую помощь. У Леонтия уже сил нет воевать с самим собой: что такое «хорошо», а что вопиющая гадость. Если ты говно, то в пять минут золотым слитком не станешь, не надейся. Постепенно, потихоньку. Глядишь, впереди обозначится цель. Брешешь! Снова, здорово! Не обозначится – ждешь ты, Леонтий, что тебе ее поднесут на блюдечке с потусторонней каемочкой, Пальмира поднесет, а может и «чухонец» Филон. Как в анекдоте, чтобы жить иначе, надо либо самому постараться, либо дождаться пришествия инопланетян – второе вероятнее. Вот и у Леонтия так вышло. Силы небесные понадобились, и то – на сегодняшний день, мало помогло. Но еще есть надежда. Он допил пиво. Все. Стал собираться.