"Фантастика 2025-108". Компиляция. Книги 1-28

Почему упрямец-адмирал отказался от моей идеи? Нет! Не отказался. Вслед за «Густавом III» в реку вошел фрегат. Он развернулся за линкором, задрал вверх правый борт и открыл навесную стрельбу прямо сквозь мачты и рангоут флагмана. Безумно опасное решение, чреватое потерями от дружественного огня, но оно увеличило мощь залпа кораблей, введенных в бой. Грейг в очередной раз доказал, что не боится ни бога, ни черта.

Пока я отвлекался на эволюции моряков, начался штурм. Суворов отдал приказ, и колонны начали выдвижение. В моем неучастии не было ничего удивительного. Сам настоял, чтобы моя роль как командира была сведена к нулю. Считал себя не в праве ни лишать славы Александра Васильевича, ни подрывать единоначалие. Единственное, что приказал, так это то, чтобы он лично не полез в гущу боя.

Возможно, я излишне перестраховался. Роль Суворова как руководителя штурма очень быстро упала до приема докладов, а не прямого командования. Слишком большое расстояние разделяло атакующие отряды. Не знаю, как генерал-поручик, а я очень быстро утратил какое-либо представление о происходящем, и оставалось только надеяться, что Ожешко, Никитин и Зарубин не потеряли нити управления приступом. От них приходили сообщения, отрывочные, противоречивые. Пробита брешь, атакуем на шлюпках, ворота не взять, бой идет на втором равелине, контратака — нас сбросили со стен…

Кто, где? Быть может, Суворов понимал лучше меня, мог составить себе более цельную картину. Передо мной же мелькали картинки боя, разрозненные фрагменты усилий и воли тысяч солдат, рвавшихся на стены с моим именем на устах.

Вот катят на колесиках высокую лестницу… Вот из апрошей выбегают охотники-муромцы, вызвавшиеся быть в первых рядах. А за ними следуют колонны погуще — ружья за спиной, в руках фашины, доски, лестницы, топоры… Вот от огня с брешь-батареи рушится куртина между третьим и четвертым равелинами, а она сама гибнет под вражеским обстрелом. Тяжелые пушки успели лишить обороняющихся возможности контратаковать по боевому ходу в сторону реки… Вот в разрывах густого дыма видны светло-зеленые фигурки, сцепившиеся с синими мундирами на открытой площадке второго равелина. Падают со стен суконные шлемы, трещат ружейные залпы, ухают ручные мортиры в руках обороняющихся, красное знамя взмывает над каменными зубцами, исчезает, снова реет, крики «Ура!»…

— Что-то странное происходит на другом берегу, — говорит мне Суворов, силясь что-то разглядеть за красно-коричнево-сером облаком, укутавшим Фридрихсбург. — Ожешко уже выполнил свою задачу и должен был отвести войска за городские выгоны. Но бой там не утихает.

— Я съезжу, посмотрю, — предлагаю, и генерал-поручик согласно кивает, не отрываясь от подзорной трубы, словно сейчас в порядке вещей, когда у него сам царь на посылках…

Недолгая скачка до речного берега. Дымящийся «Густав III» продолжает бой, хотя его правый борт, наверняка, превратился в одну сплошную дыру, а от мачт остались одни огрызки. Моряки на шлюпке переправляют меня на другую сторону. Мне сразу подводят коня. Мчусь к ставке поляка.

— Где Ожешко? Почему не отводите войска?

— Генерал-майор у Бранденбургских ворот. Наша атака увенчалась полным успехом. Бастион за бастионом падал нам в руки, и командир решил развить успех!

Рвусь к заречным прусским равелинам, но меня не пускают. Коробицын вцепляется в уздцы, гнет лошадиную голову к земле и что-то яростно мычит сквозь сцепленные зубы. Был бы подо мной Победитель, он бы на такое не решился…

Появляется Ожешко. Он ранен, кровь залила распахнутый мундир, голова перевязана, а в контуженных глазах сумасшедший азарт.

— Анджей, зачем?

— Мы взяли всю линию, — просто отвечает он и шатается. Его подхватывает адъютант.

— Лекаря генералу! Срочно! — ору, а сам бросаюсь обнять старого боевого товарища и не дать ему упасть.

— Государь, командующий просил передать: бой идет внутри города! — докладывает мне прибывший от Суворова ординарец. — Егеря генерал-майора Зарубина и моряки атакуют уже Бург и Альтштадт. Они прорвались на лодках по внутреннему озеру Шлосстейх.

— Это виктория!

— Ура! Ура! Виктория! — слышу я громкие крики от линии вражеской обороны.

— Победа! — вторят им войска резерва.

— Белый флаг с красным крестом на башне Кафедрального собора! Это второй батальон наших егерей!

Тяжело опускаюсь на барабан рядом с лежащим на епанче Ожешко. Он радостно скалится, а я думаю лишь об одном: сколько же сегодня мы потеряли людей?

Глава 19

Золотой дождь пролился на Краков!

Древняя столица давно успела позабыть о таком наплыве высоких гостей — с тех самых пор, когда столицу перенесли в Варшаву. А о таком уровне шпионства она и вовсе никогда слыхом не слыхивала. И о таких доходах!

Город словно помешался на торговле информацией, в нее были вовлечены буквально все — от мусорщика до новоизбранного по русским законам городского головы. Смешно, но факт: от прислуги сведения поступали куда интереснее, чем от отцов города. Что мог, к примеру, интересного услышать секретарь ратуши? Обрывки чужих разговоров? Зато горничная и даже возчик телеги квартальной свалки могли ознакомиться с содержимым мусорной корзины французского министра иностранных дел, графа де Верженна, и заработать несколько талеров за клочки черновика его письма. Или местный портной, снимая мерки с Людвига IX Гессен-Дармштадтского, папаши русской царевны и старшей дамы Российской Империи, не упускал случая краешком глаза заглянуть в бумаги на столе ландграфа. Или садовник Вевельского замка, подравнивая побеги плюща на стене, охотно грел уши у распахнутого по случаю летней жары окна Зала послов, зарабатывая себе на бутылку отличного венгерского. Или привратник борделя немедленно бежал по известному адресу за звонкой монетой, чтобы доложить: опять герр N замечен в развлечениях, введенных в моду три года назад маркизом де Садом. Купцы в Суконных рядах на Ратушной площади спорили между собой, что выгоднее — продать отрез муслина или три-пять раз сообщить разным заинтересованным лицам о подслушанном разговоре между Екатериной Дашковой и дамой, пожелавшей сохранить инкогнито, чьи перстни на пальцах выдавали принадлежность к главным аристократическим домам Европы. Серебро и золото сыпалось на краковян, и виной тому был никто иной, как Конгресс.

Стоило русскому министру Безбородко оповестить иностранные дворы о приглашении на общеевропейское собрание, в Краков буквально понеслись со всех концов Европы кортежи и одинокие золоченые экипажи. Наплыв гостей был такой, что скромный дом бюргера в Немецком квартале сдавался по цене дворца где-нибудь в окрестностях Версаля. Целые староства в окрестностях Кракова тут же позабыли о мятежных разговорах, переключившись на поставки продуктов. Не хватало конюшен и каретников. Да что там говорить — недостаток выявился во всем: в мастерах огненных потех, в оркестрах, в поварах, в лакеях, прачках, кружевницах. В куафюрах не было достатка, в отличие от курфюрстов и фюрстов.

С прибытием первых гостей город пустились во все тяжкие: фейерверки, балы, парадные обеды, прогулки под луной… Каждый князь германский желал, не ударив в грязь лицом, показать всем и каждому, что он — о-го-го! Тон всеобщему веселью задавал явившийся из Парижа с дочерью граф Воронцов, сохранивший, к всеобщему удивлению, не только титул, но и барские замашки. Откуда в карманах Романа Илларионовича золотишко? Неужели царь Петр Федорович все еще благоволит семейке своей бывшей любовницы Елизаветы Московской, которую, по слухам, могут объявить святой при жизни? Конгресс терялся в догадках, конгресс злословил, но не отказывался от удовольствий, которые предлагал или граф, или те, кто поддался его влиянию. «Давайте прежде всего праздновать, дела подождут!» Этот лозунг графа, к большому неудовольствию серьезных дипломатов, закружил конгресс в вихре танцев, пиров, развлекательных выдумках и любовных интрижках.

О, с флиртом и более в краковских парадных залах все обстояло не просто хорошо, а отлично, восхитительно, непередаваемо. Десант из прекрасных паненок самых благородных фамилий съехался в Краков со всей Польши. Девицы были отменны и не склонны долго ломаться, тем более, что нету лучше царицы, чем польки из отчей светлицы. Второй эшелон из дам попроще также заполнил все доступные дома, а за неимением оных — и близлежащие хутора.

Желает дуайен Конгресса, престарелый папский нунций, монсеньор Обручи, собрать заседание, а ему в ответ: