"Фантастика 2025-108". Компиляция. Книги 1-28
Шрифт:
В обеденном зале гости собрались поздно, за окнами уже стемнело. Зал освещали многочисленные канделябры. В ярком свете от сотен свечей началась трапеза, перемена на столе следовала за переменой — антре, потаж, куски вареной говядины, от которых истинный француз-гурмэ пришел бы в ужас и окрестил бы собравшихся рутенерами, релеве с множеством соусов, потрафивших бы вкусу все того же француза, домашняя и пернатая дичь, закуски, десерты из кладовой и мороженое [152] . Блюда расставляли на столе без всякой системы. Если бы гости прибыли без сопровождения личных лакеев, в обязанности которых входило следить за тарелкой хозяина, кто-нибудь из курфюрстов мог бы не отведать жаркого на вертеле, от которого у него текли слюнки, но дотянуться до которого не было никакой возможности.
152
Согласно «Физиологии вкуса» А. Брилья-Саварена (1826 г.), «супное мясо», то есть отварное, едят рутинеры, рассеянные, нетерпеливые и обжоры, а «профессора» застолий провозгласили как непреложную истину: «супное мясо есть мясо без мясного сока» и потому подавать его к столу некомильфо. Уже к концу XVIII века оно исчезло из меню аристократических застолий. Упомянув закуски перед десертом, мы не ошиблись. Если верить Жан-Луи Фландрену, закуски в виде нарезанного холодного мяса, горячих овощей и прочего, были последними, что выдавала кухня во время парадного обеда.
Стук ножей и вилок о драгоценный фарфор не мешал гостям переговариваться друг с другом — больше злословить и вступать в пикировку, чем проявлять добросердечие. Объектом главного раздора выступал баварский курфюрст, милейший человек, достигший возраста, когда принято оглядываться на пройденный путь, и глубоко опечаленный своей ролью нарушителя спокойствия. У него не было наследника, пфальцские Виттельсбахи поглядывали на его земли, как на свое законное наследство, и заранее готовили почву для поглощения. Кому-то из присутствующих в зале это было на руку — они любили подарки из Пфальца, особенно бочонки отборного рейнского. А кое-кто негодовал — с осторожностью открыто, а за глаза яростно и с завидной ядовитой фантазией. Интриговали все без исключения, даже бедный Максимилиан Иосиф, виновник раздора — его постоянно втягивали в эту игру, из которой он не мог извлечь ни малейшего профита. Он вяло ковырял свою рыбу и старался отрешиться от разговоров за столом. Пару раз его о чём-то спрашивали — он отвечал невпопад. Соседи по столу решили, что он не в духе, и оставили его в покое.
Мысли баварского курфюрста витали в странных облаках. Ему не давало покоя предложение от одного княжеского рода приобрести его резиденцию в Регенсбурге.
«Подумать только, эти Турн-Таксис, почтмейстеры, купившие княжеский титул, предлагают мне — мне, бывшему владельцу этого города! — деньги! Куда катится мир?»
Во рту у него пересохло. Он небрежно шевельнул кистью, подзывая лакея. Тут же бокал оказался у него в руке.
«Странно, — подумал Максимилиан Иосиф, — это не мой лакей. Наверное, мой убежал по нужде и попросил его подменить».
Курфюрст сделал несколько глотков, вино ему не понравилось, и он снова подозвал лакея. Замена бокалов произошла мгновенно — переменой курфюрст оказался доволен.
Следующее утро Регенсбурга повторило предыдущее — такое же суетное и громкое. Вот только повод для волнения отличался кардинально. Город облетела весть о том, что ночью скоропостижно скончался баварский курфюрст Максимилиан III Иосиф, монарх в полном расцвете сил, еще не справивший свой пятидесятилетний юбилей, известный своими достоинствами и горячо любимый баварцами. По городу пополз страшный слух об отравлении за вчерашним обедом. Виновником тут же окрестили двоих — пфальцского курфюрста и императора. Или-или. Оба были соперниками, оба ненавидели друг друга. И у обоих были причины отравить несчастного баварского монарха. Пугачев был забыт, все приготовились к сваре. И она состоялась.
— Это вы упекли в могилу моего кузена! — ярился Карл Теодор, бросаясь обвинениями в адрес Габсбурга. — Как вы могли! Святой Иосиф! Я этого так не оставлю!
— Почему я? Что за вздор вы несете, князь! Зачем мне убивать Максимилиана? Почему не предположить смерть от удара? Так бывает… Он был вчера сам не свой…
— Ну как же! А то нам, Виттельсбахам, неизвестно, что вы спите и видите несчастную осиротевшую Баварию
в составе своих владений! Этому не бывать! Никогда!— Но позвольте… Ваши обвинения…
— Кто был хозяином стола? — выдвинул оппонент неопровержимый довод.
Карл Теодор оглянулся, призывая всех курфюрстов в свидетели. На их лицах горело жадное любопытство. Они наслаждались скандалом, и лишь Август саксонский с тревогой следил за разгорающейся ссорой. Он первым сообразил, что впереди война за баварское наследство и пытался сообразить, чью сторону лучше принять.
Иосиф II судорожно дернул кадыком. Мало того, что ассамблея безнадежно провалена, так еще в сложнейшем пасьянсе грядущих военных конфликтов добавилась новая комбинация. Конечно, он мог бы сейчас погасить скандал и спасти идею созыва имперской армии простой уступкой Баварии Карлу Теодору — тот, собственно говоря, именно этого и добивался. Но у императора не было таких полномочий от матери — чего греха таить, Вена давно положила глаз на баварские земли. Пришлось вяло защищаться от нападок пфальца.
Карл Теодор понял, что уступки не будет.
— Я немедленно покидаю Регенсбург и отправляюсь в Мюнхен.
— Вы не посмеете! — повысил голос занервничавший австриец, на деле не имея никаких юридических оснований препятствовать Виттельсбаху.
— Еще как посмею! У моего рода все права! Мы старшая ветвь, у нас есть завещание бедного Максимилиана Иосифа…
— Мы не признаем такого беззакония. Наши войска сразу пересекут границу Баварии, как только вы заявитесь в ее столицу.
— Расскажите это маркизу Пугачеву! — расхохотался Карл Теодор и покинул зал заседания, громко хлопнув дверью.
Через несколько часов его карета выезжала за ворота Регенсбурга. За мостом через Дунай она обогнала дилижанс, в котором сидел неприметный мужчина в дорожной одежде и с пышной растительностью на лице. Никто бы из знакомых не признал бы в нем сеньора Фарнезе, верного пса Черного Папы.
Пыль висела над узкими улицами варшавского Подваля — густая, рыжая, оседая на черепичных крышах, на вычурных фасадах домов, на плечах пехотинцев в темно-зеленых мундирах и широких шароварах. Солдат было много. Цепь, ощетинившаяся штыками, окружила квартал плотным кольцом, отсекая любые пути к отступлению. Красный флаг, с вышитым золотом двуглавым орлом серпом и молотом развивался у знаменосца в центре порядков.
Внутри кольца царил умеренный хаос. Двери с грохотом выламывались, окна распахивались. Из домов выталкивали мужчин. Любых: старых и молодых, богато одетых и в залатанных жупанах, с усами и безбородых. Квартал был зажиточный, здесь обитали ремесленники, лавочники, мелкие чиновники, шляхта, не успевшая или не пожелавшая покинуть город вместе с основной массой. Лица их были перепуганными, глаза расширены от страха и недоумения. Женщины — матери, жены, сестры — выбегали следом, кричали, плакали, пытались цепляться за своих мужчин, но их отталкивали в сторону, негрубо, но непреклонно.
— Проклятые москали! Что вы делаете?!
— Куда вы его ведете?! Он болен!
— На кого вы подняли руку?! Мы не конфедераты!
Крики на польском, ломаном немецком, идише смешивались с резкими, гортанными окриками солдат и грохотом тяжелых сапог по булыжнику. Мужчин гнали во дворы — просторные, мощеные, с колодцами посредине и галереями по периметру. Там их уже ждали. Унтер-офицеры с крепкими тростями и списком в руках. Подпоручики, повысившие голос до крика, пытаясь построить из этой разнородной толпы нечто, напоминающее воинский строй.
— Швидше! Швидше! Не тупити! Ставай!
— На пра-во! Рівняйсь!
— По три в ряд! Живо!
Это было не рекрутское депо, не плац регулярной армии. Это была грубая, быстрая мобилизация в чистом виде. Хватать всех, кто подходит по возрасту, и тут же формировать из них роты. Неважно, кто ты — булочник, адвокат или обанкротившийся пан. Теперь ты солдат.
Один из согнанных во двор — пожилой мужчина с интеллигентным лицом и седыми висками, в некогда приличном, но помятом сюртуке, попытался обратиться к молодому русскому офицеру, который стоял чуть в стороне, прислонившись к стене и наблюдая за происходящим с отсутствующим видом. Офицер был молод, лет двадцати с небольшим, в мундире Ярославского полка — из тех частей, что с самых первых дней перешли на сторону нового царя. На его лице застыла усталость. Под глазами темные круги. Он держал в руке нагайку, но не пускал ее в ход, лишь изредка кивал унтерам.