"Фантастика 2025-51". Компиляция. Книги 1-28
Шрифт:
Я демонстративно обвязал лицо концами башлыка. Мир исчез. Конь тронулся.
Вскоре мне разрешили развязать глаза. Огляделся. Я попал в иной мир.
Не в разбойничий вертеп, как можно было подумать, послушав убыха. В рай!
Верхние части бассейна реки Псезуапе были со всех сторон окружены горами. С северо-востока возвышался высоченный скалистый пик с остроконечной верхушкой. Лишь склон, обращенный к реке, был пологим. Остальные имели отвесные стены. От этой горы отходили хребты, словно заботливые руки матери, охватывающие широкую котловину, разрезанную пополам грядой. Обширные леса поверху, ниже —
Я не переставал крутить головой, рассматривая детали. Фруктовые сады. Каштановые и ореховые деревья с собранными плодами. И явные признаки грамотной организации социальной жизни немалого по числу народа. Не туземная деревушка, затерянная в джунглях, но приличных размеров сообщество, способное решать совместным трудом серьезные задачи. Каналы сами себя не выкопают и камнем не укрепят.
— Куда мы едем? — спросил я русского.
— В урочище Энебепле. Это сердце котловины. Там сидит наш старейшина. Наш вождь. Старый Хазрет или по-адыгски Хьазрэт.
— Просто Хазрет?
— Просто Хазрет. Мы считаем его святым человеком, но он не согласен.
Аулы, которые мы проезжали, были чем-то похожи на селение черкесогаев. Та же мирная жизнь. Никто не ходит по улицам или во двор с пистолетом или ружьем. Главное же отличие было в том, что здесь люди жили своим трудом. Земледелием, а не торговлей.
Какая торговля, если они природой отрезаны от мира? Высокие горы, густо заросшие непроходимым лесом, и глубокие овраги с почти отвесными стенами, внизу которых неслись стремительные потоки — все это надежно защищало хакучей. Их земля превратилась в убежище, живущее своей особой жизнью — суровой, скучноватой, но безопасной.
— Сам-то откуда тут взялся? — спросил я бродягу.
— Сенькой меня кличут, — откликнулся он, обидевшись на «сам-то».
— Арсением или Семеном? — уточнил я.
— Сенькой привычнее… Попал я сюда, как все. Из рабов сбежал. Вот! — ответил он с вызовом.
— Моряк? Военный?
— В солдатах служил, — с достоинством отозвался русский беглец.
— Как же ты, бедолага, в плен угодил?
— Пить надо меньше! — грустно поведал о вечной русской беде Сеня. — Да не мне! Офицер пьяный меня с товарищами в мирный аул погнал за чихирем. Оттуда и скрали нас.
— А дальше?
— Дальше перепродали в горы. Хозяин был не злой. Все предлагал жену мне купить. Чтоб навечно меня к себе привязать.
— А ты, выходит, сбежал?
— Сбег! На аул налетели какие-то джигиты. И давай все жечь. Я мешок с сухарями прихватил — и деру. Ползал по ентим горам, пока к хакучам не вышел. С месяц где-то добирался. Может, меньше.
— И много вас таких, «сбегших»?
— Хватает. А бывает отряды наши караван с рабами разобьют. Тогда народ сам просится. Кому охота в Туретчину плыть?
— И чем тут занимаетесь?
— А кто как… Кому зерно милее, тот за соху берется. Кто сапоги тачать научен, народ обувает. Я вот при ружье, — Сенька показал мне свой мушкетон-трамблон устрашающего вида. — Наших в местной самообороне много. Капитанят. Учат, как засады
делать. Как грамотно отступать и бить во фланг. Приучили соседей не баловать. Сами же им крепко задаем.— Ну, из тебя, как погляжу, капитана не вышло?
— Не вышло, — печально улыбнулся Сенька.
— Не скучаешь по дому?
— Кваса охота. Аж скулы порой сводит. Тут тоска жить-то. Девок мало и отрезаны девять месяцев в году. Только осенью и выбираемся из котловины.
За неспешным разговором добрались до скромного хутора на четыре сакли. Привязали лошадей. По знаку Сеньки оружие оставили у коновязи. И прошли в обычный жилой дом, крытый тесом. Кунацкой предусмотрено не было. И это о многом говорило.
Хазрет, убелённый сединами, крепкий старик, встретил меня спокойно. Без особого пиетета, но и без какого-либо намека на подобострастие и привычной для черкесов демонстрации радушия, оказываемого гостю. Будто я его старый знакомый, живу здесь давно, и всего лишь отлучился на минуту, а сейчас вернулся, чтобы продолжить беседу.
— Я слышал про тебя. — сказал он, улыбнувшись, после представления.
— А я, уважаемый Хазрет, о вас только что узнал.
— Можно просто — Хазрет. Я хоть и старше тебя в два с лишним раза, но вполне обойдусь без почитания. Я знаю, что меня здесь уважают! — он рассмеялся.
— Хорошо, — я не удержался, поддержал его смех.
— Обо мне не слышал, но о нас — наверняка?
— Да.
— Ругают, проклинают? — Хазрет улыбнулся.
— Не скрою, да.
— Да, да, да.
— И вас это не беспокоит?!
— А почему меня это должно беспокоить? И почему это тебя так удивляет?
— Нууу… — я и не знал даже с чего начать.
— Потому что мы не такие, как все? — Хазрет пришёл мне на помощь. — Не участвуем в общей войне? И, наоборот, нападаем на черкесские караваны? Не придаём значения их постоянным крикам о чести? Или попросту не кичимся, не хвастаемся, не слагаем о себе напыщенных песен? И плевали на пресловутую славу?
— Но, согласитесь, уваж… — я поневоле хотел опять употребить этот эпитет, — Хазрет, что перечисленного вами уже достаточно, чтобы удивляться.
— Заметь, Зелим-бей, ты удивляешься тому, что я не воюю, а не тому, что я живу мирно? Хорошо ли это?
Я с удивлением взглянул на старика.
«Просто мудрый, как Сократ. Вопросами поставил меня в тупик!»
— Видишь, ты задумался. — Хазрет, видимо, понимал причины моей оторопи. – Тогда я тебя еще спрошу: что это за мир, в котором война считается делом чести, а за мир тебя поносят и ругают?
— Это ужасный мир, Хазрет! — я тут же согласился.
— Вот ты и ответил на все вопросы, – улыбнулся старик. – А я не хочу, чтобы мой народ жил в ужасном мире. А теперь продолжаешь удивляться?
— Только одному.
— Чему же?
— Вы всегда так думали?
— Ты задал самый больной вопрос для меня, — Хазрет горько усмехнулся.
— Я не хотел…
Он остановил меня движением руки.
— Нет никакой вины. Я сам себе часто задаю этот вопрос. Немного по-другому: почему я в молодости был таким недалёким и неумным, что не сразу пришёл к этому.
— Причина?
— Четыре потерянных брата и родители, выплакавшие свои глаза и угасшие в одночасье — достаточная причина? – глаза Хазрета заблестели.