"Фантастика 2025-7". Компиляция. Книги 1-25

— Ничего себе, у них тут лужи! — Перчик вслух высказывает то, о чем думают все свидетели чуда. — Он же высотой… метра два, наверное, да?

— Двести десять, — деловито уточняют местные, и в этом им точно можно верить.

Механизаторам жизненно важно знать, пройдет трактор в конкретный проем или нет. Поэтому они легко могут забыть свое имя или день рождения, но ходовые габариты вверенной им техники — никогда!

— Смори-ка, дверца открыта, — откликается другой, — сталбыть, хоронить Митрича покашто рано.

— Какого Митрича? — на всякий случай уточняет Перчик.

— А вона евойный номер-то на тракторе видать, а сам он намедни пропал, никто и не встренул его. Ну хучь в кабине не утоп, сталбыть, выпрыгнул, успел.

— А почему найти не можете? Дезертировал? — В важных для него вопросах Перчик, еще не забывший недавней службы в армии, любил докопаться до истины.

— Дезертируешь тут… Коли колхозный агрегат незнамо где утопил. Я бы тоже на дно залег…

Все засмеялись, осознав второй смысл фразы…

Картинок Торику запомнилось еще много, но эти — самые яркие.

Глава 22. Погружение

Ноябрь 1984 года, Город, 19 лет

Дома все шло по-прежнему. До этого дня.

Вечером Торик попросил отца помочь провести более полный эксперимент. Настало время все-таки узнать, что же случилось дальше, там, за дверью, у которой он останавливался в прошлых электрических снах. Да, в реальной жизни он прекрасно помнил и барак, и коридор и проходил здесь сотни раз. Но что именно случилось в этот конкретный момент, он не помнил. Совсем.

К делу подошел основательно: на этот раз решил улечься поудобней и погрузиться в сон хотя бы на час, чтобы успеть увидеть побольше. Волны тепла, расслабление, сознание ускользает, мир переворачивается, и вот...

* * *

…Пахнет жаренной на старом сале картошкой и немного мыльной стружкой извечных стирок. Темно. Движение ног и окружающего пространства. Я иду по длинному, как вагон, коридору — здесь душно и всего пара слабых и заляпанных лампочек. После приятной яркости улицы глазам не хватает их тусклого света, но я и так знаю дорогу: это же мой дом. Слегка задеваю ладонью гладкую, но чуть липкую стену, выкрашенную темно-зеленой масляной краской, впрочем, сейчас она почти черная. Слева и справа — двери соседей, я отлично знаю, как всех их зовут, особенно детей. Слева от меня остаются белесые остовы газовых плит — одна, две…

Запах становится очень сильным. У третьей плиты стоит Шурик Карасиков и жарит картошку на всю семью. Шурик как Шурик: низенький, худой, острижен почти под ноль, белесые, почти невидимые брови, а взгляд под ними серьезный, совсем взрослый.

— Привет, — говорю я высоким, совсем детским голосом.

— Угу, — невнятно отвечает Шурик, сосредоточенно и неспешно перемешивая кусочки в сковороде.

Отвлекаться ему нельзя. Чуть зазеваешься — пригорит, и тогда мало что семья останется без ужина, так еще и мама будет ругать несколько дней. Тощие руки, умело отдирающие шкварки, вылезают из слишком коротких рукавов рубашки, когда-то желтой, а теперь застиранной до неопределенности.

Вот четвертая плита, а справа от нее — моя дверь. Сейчас я ее открою и окажусь в привычном и родном мире, дома. Я лезу в карман брюк за ключом — где же он? В другом кармане? Рука тщательно ощупывает плотную шершавую ткань до самого дна кармана. Тоже нет. Накатывает паника, щекам становится жарко. Обшариваю все карманы подряд — ключа нет! Я его забыл! Как же так? Ведь все почти хорошо. Вот мой дом. Вот он я. Ведь все как обычно, как всегда. Очень просто и понятно. Не хватает только маленького ключика, чтобы все стало как надо! Но его нет. И теперь я не могу попасть в привычную жизнь. Без этой маленькой железячки я сразу стал бездомным изгоем.

Хочу куда-нибудь уйти. Исчезнуть. Начать сначала. Мне очень грустно. Я медленно прохожу по коридору назад, выхожу на крыльцо, в ясный солнечный день. Тупо смотрю на темно-желтый соседний барак, на клуб, рядом с ним киноафиша, но сейчас она заполнена лишь на треть, а две другие трети зияют дырами. В небе затихающий гул: пролетел одинокий самолет. На улице ни души. И это невыносимо.

Я поворачиваюсь и через вечно открытую дверь снова захожу в дом, иду по коридору мимо Шурика, подхожу к своей двери, будто теперь что-то волшебным образом изменилось и я смогу войти. Но нет, чудес не бывает. Я чувствую опустошение. Надо что-то делать, но я не знаю что. И я снова медленно бреду по коридору на улицу. Прохожу мимо Шурика, деловито орудующего ложкой в сковороде, полной пока еще полусырой картошки. Он поворачивается ко мне и говорит: «Чего бродишь, как тень? Никого нет? А ты без ключей? А я вот свой никогда не теряю, он всегда со мной!» Шурик расстегивает верхнюю пуговку на рубашке и показывает: на тонкой веревочке у него на шее висят два ключа.

Хороший совет. Но сейчас это мне никак не поможет. И я снова неудержимо устремляюсь к выходу на улицу, но теперь навстречу мне слегка вразвалку движется жилистый сутулый мужчина, и во мне тут же поднимается внутреннее ощущение опасности. Это пришел на обед ближайший сосед, дядя Гриша Смирнов. Мне-взрослому он чем-то напоминает знаменитого боксера, то ли сломанным носом, то ли фигурой человека, явно побывавшего во многих потасовках и вышедшего из них победителем. Мне-маленькому сейчас странно такое сопоставление, потому что маленький Торик, стоящий в коридоре, уж точно не мог знать никаких боксеров. Тогда кто же сейчас «я»? Мысль эта испуганно гаснет, не успев толком оформиться, а действие продолжается.

Дядя Гриша не в настроении, он вздыхает и не хочет меня пропустить, загораживает проход и раздраженно бросает: «Чего слоняешься? Чего домой не идешь?» Я насупленно молчу. Не хочу объяснять ему свое незавидное положение. И потом: как угадать, что ему в голову придет. Зато Шурик отвлекается на минуту от своей сковороды и говорит: «У него ключа нет, теперь так и будет бродить до вечера». Откуда он знает? Я что, часто так делал в детстве? В памяти полнейший провал!

Дядя Гриша поворачивается ко мне и хрипло спрашивает:

— Где ключ?

— Забыл, — тихо отвечаю я и жду, что будет.

— Показывай, — говорит дядя Гриша и ведет меня к моей двери.

Я иду с ним, но не представляю, что надо показывать. Где моя дверь, он и сам прекрасно знает — точно напротив его собственной. Дядя Гриша деловито озирается, потом шагает к Шурику:

— Выдь!

— Куда? — удивляется Шурик. — У меня же картошка!

— Вышел, ты!

Шурик на миг зажмуривается и инстинктивно прикрывает голову локтями. Потом спохватывается, выключает газ и шуганным воробьем шмыгает в свою комнату. Спорить с дядей Гришей здесь не принято. При любых обстоятельствах.

Дядя Гриша подходит к моей двери, внимательно обводит взглядом весь коридор, быстро и ловко сгибается, словно у него развязался шнурок, и вновь распрямляется, но теперь в его левой руке что-то блестит. Он еще раз оглядывается, одним ловким движением просовывает лезвие в просвет между моей дверью и косяком, слегка надавливает, слышен металлический щелчок и… все? Дверь открыта! Все дело заняло меньше секунды.

Я смотрю на него со смесью радости и ужаса. Моя дверь открыта! Привычный мир вернулся! Я — дома! Но как же… Это же получается, что он с легкостью, в любую секунду, может открыть нашу дверь, взять, что хочет, или просто к нам приходить, когда вздумается? А ведь это страшный человек. Говорят, он в тюрьме сидел, и вообще… Дядя Гриша чуть усмехается, видимо, угадав, о чем я думаю.