"Фантастика 2025-96". Компиляция. Книги 1-24

Сергей Валентинович осмотрелся. В углу стоял старый табурет – кривой, с облупленной краской, одна ножка выглядела короче, другая шаталась. Но выбора не было. Он с торжественным видом, как человек, нашедший реликвию, притащил его и поставил аккуратно позади Вали. Проверил устойчивость. Табуретка качнулась, как старик на сквозняке, но не упала.

– Я поднимусь, – сказал он и, приподнявшись на цыпочки, с трудом взобрался.

Валя почувствовала, как воздух изменился: дыхание стало ближе, руки – теплее. Она висела неподвижно, словно ждала апокалипсиса. Спина тянулась, плечи ныли, а ноги онемели. Но главное – она знала, что сейчас произойдёт что—то такое, что снова переведёт её жизнь в разряд чёрной комедии.

Сергей Валентинович, стоя на табуретке, сделал пробное движение. Табуретка заскрипела. Валя напряглась. Она чувствовала, как он пытается добраться, подтягиваясь, как гимнаст, но без грации, с характерным пыхтением и покашливанием.

Сергей Валентинович, стоя на табуретке, сделал последний вдох. Глубокий, торжественный, как перед прыжком в незнакомый бассейн. Дыхание было тяжёлым, с примесью нервного пыхтения, но он не отступил. Найдя точку равновесия, он наклонился вперёд, прижавшись животом к Валиному позвоночнику. Руки скользнули по её бокам, медленно, осторожно, словно проверяя – не исчезнет ли она при прикосновении.

Его тело было горячим, потным, с напряжённой спиной, в которой жили старые травмы и вчерашние амбиции. Табуретка под ним дрожала, но держалась. Доски поскрипывали, как публика на неудачном спектакле, но пока никто не уходил.

Он вошёл в неё с неожиданной решимостью. Без предупреждения, но и без лишней резкости. Как будто всё это время ждал команды и наконец её услышал. Движение было неловким, но полным желания. Валя чуть дёрнулась, больше от неожиданности, чем от чувства, и тихо выдохнула. В этот момент всё вокруг будто остановилось: ни ветра, ни скрипа, ни звука – только их дыхание, смешанное и спутанное, как нитки в старом клубке.

Тела соединились в странной динамике: она – подвешенная, уставшая, с затёкшими плечами и тяжёлой головой, он – балансирующий на грани, с лицом человека, совершающего подвиг не для кого—то, а просто потому, что решил – надо. Движения начались медленно, с натугой, каждый толчок сопровождался вздохом, будто он таскал мешки с мукой, а не любовью. Его руки скользили по её талии, вцеплялись в бедра, иногда срывались в воздух, как у дирижёра, не уверенного в партитуре.

Валя ощущала его тяжесть – не физическую, а ту, что давила изнутри: тяжесть мужской потребности, мужской торжественности, мужской веры, что всё это не только допустимо, но и правильно. Она висела, вытянутая и открытая, с глазами, уставшими плакать ещё до слёз. Каждое движение отзывалось в теле, как удар по барабану в пустой комнате – громко, глухо и без отклика.

Кляпа молчала. Даже она. Не смеялась, не подшучивала. Только наблюдала. И в этом молчании было странное уважение. Или растерянность. Как будто даже ей стало не до шуток, когда табуретка под начальником начала чуть—чуть раскачиваться влево.

Внутри Валя чувствовала странное: не страсть, не раздражение, даже не отвращение. Скорее – пустоту, точную, аккуратную, как в банковском документе, где строчка есть, а суммы нет. Она не хотела ничего. Ни продолжения, ни окончания. Только чтобы всё это, наконец, выдохлось.

Сергей Валентинович продолжал. Его движения стали увереннее, но не из—за желания – из—за ритма. Как будто тело решило: раз уж мы здесь, давай сделаем это максимально эффективно. Он двигался вперёд и вверх, как плотник, прибивающий доски к потолку. Пот с его лба капал ей на шею, а руки всё чаще теряли равновесие, хватаясь то за плечи, то за верёвки.

Он стонал. Не громко, но с усилием. В голосе слышалась борьба – не с ней, не с собой, а с законом тяготения, с верёвками, с ускользающим временем. Иногда он что—то шептал, бессвязно: «Ты… ты просто… ты такая…» – но слова терялись между скрипами и тяжёлыми вдохами.

Валя чувствовала, как под ней дрожит табуретка. Как он усиливает ритм. Как что—то натягивается – не в теле, а в самой реальности. Как в этих пыхтящих движениях есть момент истины – но не эротической, а чисто человеческой, когда один человек изо всех сил старается, а второй просто ждёт, когда это закончится.

Табуретка под ним покачнулась ещё раз, более резко, как будто сама пыталась соскочить с этого карнавала телесного труда. Сергей Валентинович проигнорировал. Он вошёл в ритм, как вошёл когда—то в госслужбу – по зову долга, с перегибами и без одобрения аудитории.

Валя, подвешенная, как перезревшее яблоко на нитке, уже перестала дышать ровно. Она почти перестала дышать вовсе. Тело висело безвольной линией, но внутри нарастал тупой гул. Не в животе, не в груди – в самой сути: что—то должно было сломаться, и сломалось с такой театральной точностью, что если бы в сарае были зрители, кто—то бы непременно зааплодировал.

В самый неподходящий момент – когда он начал тяжело выдыхать, напрягаться, шептать что—то отрывистое, явно приближаясь к кульминации, табуретка под ним дёрнулась вбок. Левая нога соскользнула. Правая дёрнулась в попытке удержать равновесие, и он, по инерции, оттолкнул её – неумышленно, но достаточно, чтобы табуретка опрокинулась.

Начальник не просто потерял равновесие – его тело дернулось вперёд и, не встретив опоры, навалилось всем весом прямо на Валю, вцепившись в неё, словно спасательный круг в утопающего. Повис он не в пространстве, а на ней – буквально, беспомощно и с полной отдачей.

Вцепившись в Валю обеими руками, вжавшись в спину, он повис, как случайно подсевший рюкзак. Вес тела, желание дожать и натуральный испуг сложились в одну катастрофу. Валя заорала – не из боли, не из стыда, а из чистой, истеричной паники. Он заорал в ответ – глухо, сдавленно, как человек, которого сковала судорога прямо в сауне.

Кляпа взвизгнула от восторга:

– Вот это я понимаю, Валечка, экстрим! Твоё тело теперь официально стало аттракционом! И не просто развлекательным – высокорисковым! Вызывайте карусельщика, она заклинила на петле удовольствия!

Верёвки натянулись. Одна застонала, другая скрипнула. Щёлк – и первая оборвалась. Щёлк – вторая, как последняя капля терпения у средней учительницы на родительском собрании. Тело Валентины рухнуло вниз вместе с начальником, с грохотом, который мог бы обернуться финалом пяти актов, если бы это был театр.

Они упали на пол в полной беспомощности. Он – распластавшись, как бельё, которое не успели снять с верёвки перед дождём. Валя – сбоку, раскинув руки, с лицом, в котором смешались все стадии унижения, от «что я тут делаю» до «можно я теперь просто исчезну».

Они не двигались. Несколько секунд. Только слышались тяжёлые вдохи, похожие на плач животных. Потом он подался вперёд, чтобы закрыть собой её наготу. Валя инстинктивно потянулась к сену – не к одежде, не к телу – к первому попавшемуся укрытию. Прикрылась старым мешком.