Фантазии Старой Москвы

– Давай все же поговорим сначала о рассказах. Ведь у нас сценарий - или...

– Что ты хочешь услышать, о вулканчик?

– Всё.

– О'кэй. Первый рассказ познавательный, информационно насыщенный. Смею констатировать информационную спекуляцию, жонглирование фактами. Я подозревал, что талант и сарказм Салтыкова-Щедрина востребованы и теперь. Немного жаль, что не рассказано о нынешних правителях Старой Москвы.

– А ведь третий рассказ как раз о префекте, который в должности сейчас.

– Он что, готов совершить что-то такое офигительное?

– Мы все готовы.

– Как юные пионеры.

– Как кто?

– Забыл. Ты ж родилась уже в новое время. Другое поколение. Слушай... мнимая Анна. А почему ты не обращаешься ко мне по имени? Если забыла, меня зовут Сергей.

Девушка замялась. На ее лице изобразилось подобие глупой улыбки. Она виновато произнесла:

– Прости. Мы ведь можем называть друг друга как хотим. В этом особенная свобода. Вот как бы ты хотел, чтобы к тебе обращались?

– Товарищ Антонов.
– Не задумавшись гаркнул молодой человек.

– Уж лучше тогда - никак.

Сергей ощутил, что отношения между ним и знакомой незнакомкой переменились. В нюансах они друг дружку чуточку нервируют. Притирка характеров? Если игра - неприкольная. Или накапливается моральная усталость... Да ладно. Надо продолжить бла-бла, так жизнь быстрее проходит:

– Ты знаешь, что я думаю... мы, русские – люди, излишне отягощенные прошлым.

– К чему это ты?

– К твоему первому рассказу о том, как что-то там отжали у Кучки. Вот взять французов. Они чайники своим королям посрезали - и не парятся. Свобода на баррикадах Парижа, французские поцелуи, тужуры, абажюры и все такое. А мы вот паримся. Чехов писал: то, что французы устилают розами и лилиями, мы, русские, украшаем роковыми вопросами. А между прочим у них культура - это внешнее, лоск. Я читал, во времена французских просветителей в Париже право быть похороненным в персональной могиле имели только богатые. Всех остальных сваливали в общие ямы. А нас же даже в самые реакционные времена оставалось право персональной могилы.

– Даже если речь идет о Бутовском полигоне?

– Не путай, это фактически братская могила. Так вот… мы себя самобичуем: у нас власть тупая и вороватая, в плебсе сидит раб и вообще мы все умрем.

– Но ведь...
– "Каренина" немного опешила от страстного натиска Антонова.
– Рассказ-то юмористический.

– Саркастический. У нас и юморить умеют только с надрывом и плохо скрытым презрением. А если уж бунт - так обязательно бессмысленный и безобразный.

– Астольф де Кюстин, француз между прочим, называл Россию страной фасадов. Может у них там и лоск, а у нас - потемкинские деревни. Иной из тех людей, которые хотят показать зафасадье.

Сергей не стал спрашивать кто такой этот Кюстин. И "фасад" - тоже французское словечко, в русском языке есть слово "лицо" и выражение "выносить сор из избы". Может девка пашет мелкой клеркессой, или она - коррекор с неполадками в личной жизни, как героиня одного из ее рассказов. (Сергей забыл, что и он сам - клерк, все развлечение которого в личное время - вечерняя "дота", а на персональном фронте один атас). Развела тут аксероны... Он немножечко досадовал на то, что двое встретились и вместо того чтобы говорить о главном, то есть, о жизненном, принялись оппонировать друг дружке. Какой же в этом кайф... На самом деле хотелось уже воскликнуть: "Да заколебал уже твой этот аксирон, давай наконец определяться с позициями, гейм овер!" Надо было только подобрать нужный момент. Вопреки стремлению, мужчина продолжил имитировать умничанье:

– Иной как раз и старается у тебя поднять бунт, возбудить народ. И у него это отчасти получается, между прочим. Эти деятели имеют ту же цель, что и Петруша Верховенский: расшатать систему. Возможно, расшатывать и вправду надо – ну, чтоб драйва больше – но... да ладно – без «но».

– Ты имеешь в виду всех блогеров?

– Ты что. Зачем их демонизировать, некоторые вообще святые. Я убежден, что та же Новодворская была святой и даже праведницей. У нее только одного лишь недоставало: харизмы. Некоторые блогеры становятся журналистами в смысле второй древнейшей профессии, им же тоже кушать хочется. Расшатывают и те, кто осознает себя продажной тварью и сливным бачком, и те кто убежден в своей святости. Это две крайности. Убивать шли и во имя пророков, между прочим.

– Коли ты подразумеваешь, что мы в одной лодке и кто-то пытается раскачать, это не так. Мы не в лодке, ежели таковой не считать планету.

– Отлично!
– Сергей чуть не вскочил от резкого восторга собеседницы.
– Там же проводится мысль о том, что Инет - новая форма жизни, обладающая разумом и волей. Некая общепланетарная сущность. Тогда какой же это рассказ. Получается научный трактат или памфлет.

– Ну-у-у... тогда и Бредбери, и Лем - ученые. В их прозе тоже иллюстрируются идеи.

– Дело не в том, что иллюстрируется и даже не в подаче. Когда идея превалирует над образом, искусство нервно курит в сторонке. А в случае с Иным получается эдакое давление авторитета. Человек спросит: "Что мне делать, как жить?" И тот, кому он доверяет, может сказать: "Ненавидеть".

– Кого?

– Какая к чёрту разница. Я слышал, в Средневековье находились деятели, которые считали исчадием ада книгопечатание, а Гуттенберга - олицетворением Сатаны. Потом возникло движение разрушителей машин, толпы были свято убеждены в том, что механизмы рано или поздно заменят человека и уничтожат его, и во многом они были правы. Всегда находятся консерваторы и ретрограды, это нормально. Но ужасно, когда некто говорит: пойдем жечь книги, бежим рушить станки, погнали перерубать кабели, айда ломать устои. У тебя же написано...

– Не у меня! У Дениса.

– Ну, да. Или не у тебя, уже не помню. Так вот... Паутина подарила человечеству дополнительные возможности, облегчила доступ к информации. И осчастливленные небывалыми возможностями режутся онлайн в ворд оф танкс и им начхать на тему личностного или там интеллектуального развития, то есть они почувствовали вкус развлекухи. И здесь появляются Иные, которые кричат: оглянитесь вокруг, мир исполнен страданиями! Они ведь что умеют: из титанического массива информации вычленять элементы и делать их удобоваримыми. Чтоб цепляло. А чего ты хотела, если у нас культура потребления - в том числе и информации. Вот и плавает на поверхности... это... медиафигуры.

– Цветут и пахнут?

– Почему. Источают ароматы. Вот ты скажи: тебе самого жалко этого человека?

– Ты кого подразумеваешь?
– Анна инстинктивно стала разглядывать прохожих.

– Блогера этого своего.

– Зачем мне его жалеть.

– А я скажу, зачем. Ведь автор изобразил не характер, а функцию. Фукс - характер, а Иной - схема. Какой-то собирательный невыразительный образ.

– Все. Засиделись. Пойдем...

Сергей, вставая, вспомнил Андрюхины слова: "Тобой манипулируют". Перешли трамвайную линию, двоих всосал узенький переулок. Дома Старой Москвы стояли молчаливым разномастным строем, и общее для них было одно: пыль на фасаде. Если уж Россия - страна фасадов, то и с ними не все ладно. Сергей продолжил философствовать:

– Где-то читал, что англичане де верят в Закон, евреи верят в Бога, русские же верят в Доброго Царя.

– Цари-то у нас добрые.
– Убедительно произнесла Анна.
– Народ злой.

– Озлобленный скорее. Но все же широкой души, как у нас принято говорить.

– Ну, это от скученности. Много незнакомых людей вокруг, неизвестно что ждет за очередным углом.

– Ага. В усадьбе какого-нибудь помещика все друг друга знали и царил божественный порядок.

– Верно сказано. Старая Москва и вправду - большая-большая царская усадьба. Здесь все еще сохраняется замысел, а целостность давно потеряна.