Фантазии Старой Москвы

– Погоди, начальник!
– Воскликнул старец.
– Вон там, в подклете глянь...

В подвале есть такой потаенный куток - именно для таких вот случаев. Беглого дворника выволокли, при этом несколько раз больно ударив. У-у смотрел затравленно и обреченно, как будто он - поросенок, которому сейчас отсекут яйца. Старший мент выволок чуваша на свет, сверил личность с картинкой на своем телефоне. Удовлетворительно хмыкнул.

– У-у-ы-э-э-э...
– Промычал несчастный, за что получил под дых.

– Молодец, старикан.
– Назидательно произнес начальник.
– Заморыш твой?

Юрка перепугался. Уму уже захотелось запричитать: "Д-я-яденька, самы мы ня мэ-э-эсныя...", но перебил дед:

– Внучок, гражданин начальник, мы с дяревни...

– Да ладно. Все мы с дяревни. Се ля ви.

Иону поволокли наружу. Тот по своему обычаю мычал, наверное прощался. Казалось бы, инцидент исчерпан, но далее последовала самая неприятная процедура - тотальный шмон. Полицаи бесцеремонно выкидывали вещи на пол и брезгливо в них копались. Обыскивали и людей, причем творили это безобразие со знанием дела и предельно грубо. Не пожалели даже мальчика: громила облапал пацана без церемоний. С деда ловко сняли пояс, тот самый, в котором он хранит бабло. Старик сказал полицаю:

– Креста на тебе нету, сынок.

– Есть.
– Ответил бугай.
– Вот, смотри.
– Блюститель Закона вынул из грудков золотой крестик, на золотой же цепи.

– Да не крест это у тебя. Аксессуар.

– Там, наверху и без тебя разберутся.
– Разумно ответил правоохранитель.

Обитателей поодиночке стали выводить наружу. Необычное продолжение, такого раньше не случалось. Кто-то покорно не сопротивлялся, некоторые возбухали, за что получали дубинами по всем местам. Последними оставались старик с мальчиком. Их трогать не стали, но неожиданно вежливо попросили освободить помещение. Главный полицай надменно произнес.

– А вы гуляйте. Пока. Подвал будет опечатан, и молите Бога и советскую власть, что для вас все так обошлось.

Так два человека - тот, у которого все позади и тот, у которого в жизни все еще только (будем надеяться) начинается, очутились на улице. Всех же остальных закинули в грузовики с решетками и отправили в неизвестность.

Между тем на улице ветрило гонял мокрый, налипающий на хари снег. Накатило чувство нелегкой досады, перемешанное со страхом. Впервые мальчик отчитал старика:

– Фигли ты добился своим этим прогибом... эх, деда, деда.

– Цыц!
– Погасил попытку доминирования Феодосий.
– В твоей жизни еще не раз такое будет, что ты потеряешь добро. Даже и волю потеряешь. Но не теряй веры.

– Да что это за вера у тебя такая.

– В небо, в небо вера.

– Вот и посмотри на это свое небо. Как оно нас лас-кает.

– Да, это может и неприятно. Но мы же его ощущаем, оно с нами. Жаль конечно, увидеть уже не смогу.

– В том-то и дело...

Во двор въехала еще одна ментовкая машина. Вышел знакомый полицай, из овэдэ Басманный, виноватым тоном заявил:

– Не обессудь, старик. Ребята с главка, у них установка соответствующая. Чуваш и впрямь кому-то там насолил, и разбираться уже не нам. Лавочка ваша закрыта. И так уж от души попользовались, благодарите судьбу. Ну, вы гуляйте, что ли. И да: пацанчика не погуби. Щисливо!

– Мудило.
– По-взрослому выругался пацан, когда пузатый блюститель втиснулся в теплый ментовоз.

– О, Господи, Господи, духи небесные...
– Причитал дед.

– И что же говорят твои духи, деда?
– Издевательски спросил малыш.

– Духи не говорят - зрят.

– На кой хрен тогда они нужны...

Старшее поколение промолчало, что конечно не в его манере. Дед и мальчик поплелись в подземный переход под Лубянкой, по крайней мере там сухо. Не задалось: полусонный сотрудник метрополиции молча, не вступая в дискуссии вытолкал бедолаг на волю стихии, которая все не унималась. На той стороне Лубянки вожделенными огнями светился Дворец Детских Радостей. Вот ведь как бывает в жизни, размышлял Юрка, кажется, здорово повзрослевший в эту ночь: одним все, другим хрен без масла.

Картину наблюдал одинокий бородатый человечек, стоящий у Соловецкого камня и облепленный снежной мантией. Изначально Юрку передернуло - "Дух! Дед не врет, они существуют!" - но фигура чихнула, что развеяло мрачное сомнение.

– Что, - спросил незнакомец противным картавым голоском, - и вы поняли, что у нас за жизнь?

– Обычная, - ответил старец, отирая снег с лица, - но политика здесь не при чем.

– Какая тут политика. Система.

– Она есть даже в безумии.
– Рассудил Феодосий.

– Нет.
– Парировал Бородач.
– Безумие неструктурировано. Здесь именно что система, в которой вы - неотъемлемая часть. Вы - оправдание полицейского государства. Потому вас и не уничтожают. До определенного момента. Ну, что же... пошли...

И они пошли, не задавая лишних вопросов. Пусть даже там, впереди ожидает ад, но там может быть не холодно и сухо. В пути незнакомец со старцем о чем-то непонятно трындели, да Юрка и не пытался вникнуть, ибо его начала одолевать дрожь. Поводырь жался к старцу, тем паче Феодосия нельзя отпускать, он же как ребенок - беспомощный. Переулки, дворы, все мрачное, пустое... что это за город такой неуютный, в котором по ночам кончается жизнь... Наконец вошли бездну подъезда, поднялись на третий этаж. Юрка понял: в эту ночь они с дедом не пропадут!

При свете и без шапки незнакомец выглядел как натуральный местечковый еврей: вороненая борода, выпученные, исполненные невыразимою скорбью глазенки, блестящий череп, обрамленный клоунским венком волос.

– Георгий Перельсон.
– Представился добродетель.
– Бывший математик.

– Шо там за базар, Жорик?
– Раздался скрипучий голос из-за облезлой двери.

– Переночуют, ма.
– Громко ответсвовал «бывший». И чуть тише: - Мама больная, с ней надо деликатнее.

– От ить вяжешься со всякими. Гони их к чорту!

– Так мы пойдем все же...
– Тактично произнес Феодосий.

– Больных не надо слушать, у них психика. Переночуете, да...

Действительно, голос из-за двери больше не раздавался. Обувшись в тапочки, старик и мальчик по возможности тихонько вошли в зал. Он был весь в книгах - они грудились не только на полках, но и на полу.

– Да...
– Продолжил философствовать еврей.
– Бывших гэбистов не бывает. А математики вот - встречаются. Да что же это я, Господи!
– Человек хлопнул ладонью по лысине.
– Чаю и спать.