Фатальная ошибка опера Федотова

— Настоящий друг, — скалюсь я с вызовом, — в отличие от родной крови.

— Дурак, — комментирует Мишка непонятно, кого, то ли меня, идиота, сорвавшегося с учебы ради бабы, то ли Немого, на удивление, не сумевшего удержать язык за зубами.

Я не решаю не отвечать, а Мишка решает не распространять свою мысль.

Так и доезжаем до города, в молчании. И я этому дико рад, потому что распыляться сейчас на разговоры с братом, явно не одобрявшим моего решения, вообще не в тему.

Мне злость надо копить здоровую и решимость, а не вот это вот все.

И, к тому же, я уже взрослый мальчик, сам разберусь со своей личной жизнью. Даже если она летит в задницу.

— Родители вечером тебя ждут, — уже высаживая меня возле дома, в котором находится моя холостятская берлога, радует Мишка.

— А раньше сказать? — злобно рявкаю я, — у меня дела вечером!

— Знаю я твои дела, — холодно парирует брат, — и этим делам на тебя насрать. Брал бы пример, кстати. И вообще, где твои мозги и гордость? — а вот это его уже прорывает, кипит все же по трубам, видно, — поедешь у ее дверей торчать и у ног валяться? Совсем дурак?

— Не твое дело, — я с чувством захлопываю дверцу машины, сплевываю на снег и топаю к дому.

В голове холодно и пусто, а еще ощущается знакомое с детства упрямое “похер на все, пляшем”. Это я еще со школы иногда так закусывался, в критические моменты.

Когда понимаешь, что плохо все, что неправильно… Но назад никак. Просто никак. А значит, надо вперед. И похер на все. Пляшем.

Дома я первым делом раскочегариваю электрокамин, потому что квартира выстудилась до зубовного стука, принимаю душ и пялюсь на себя в запотевшее зеркало. Вздрагиваю от дикого даже для меня взгляда, отворачиваюсь.

Затем кофе, рабочий момент, потому что, если завалю дело, то лучше сразу отправляться на север, зеков пасти, больше мне ничего в системе светить не будет.

И вот теперь, одевшись, смотрю на себя в большое напольное зеркало в прихожке и ощущаю непривычную дрожь в пальцах.

Спешно ищу утерянный за бытовыми вопросами запал, на котором преодолел путь в родной город в рекордные сроки.

Мне бы сейчас очень это пригодилось…

Потому что плана у меня нихера, в голове — пустота, и на краю сознания — острое понимание, что, если Захарова меня сейчас отошьет, то… То что будет? Что?

Похер. Пляшем.

Меня несет, я это ощущаю очень четко и ясно.

И сделать ничего не могу.

Прокляну себя, если не попробую с ней поговорить хотя бы.

Да, я — редкий мудак, да налажал, вспомнить хотя бы мое феерическое прощание с ней. Но, блять… Я все равно ее хочу. И хочу нас вместе.

И я…

Я, кажется, на многое готов ради этого.

На все готов.

А она?

Из зеркального полумрака на меня пялится смурной взлохмаченный тип с дурными глазами. И мне кажется, что в лице его прячется тень неуверенности.

Злюсь, скалюсь на себя в отражение.

Завали, мудак!

Напортачил, исправляй! Исправляй!

“Совсем дурак?” — голос Мишки звучит так отчетливо, словно он за моей спиной, стоит и усмехается презрительно, головой качает. Разочарован в своем младшем. Не ожидал такого…

Да я и сам от себя не ожидал, брат…

Накидываю пальто и выхожу за порог.

Дело надо доводить до конца.

Окна Захаровой горят, значит, дома.

Не позволяю себе задержаться, выкурить для бодрости сигаретку, сразу захожу в подъезд. И у квартиры не торможу.

Звоню, не отрывая пальца от звонка, воскрешая в голове события четырехмесячной давности, когда я вот так же стоял, звонил… А потом поимел растерянную девочку и свалил в закат. Романтичненко. Мудак.

Захарова открывает дверь, как обычно, даже не делая паузы, не задерживаясь, чтоб посмотреть, кто пришел. Словно… ждет кого-то.

И, судя по широко распахнутым в изумлении глазам, явно не меня.

Я замираю перед ней, словно восхищенный постетитель музея перед статуей какой-нибудь античной богини.

Захарова невысокая, пусть и на каблуках сейчас, я — гораздо выше, но ощущение, что смотрю на нее снизу вверх.

Настолько она… Нереальна.

Ошалелый взгляд выхватывает только детали, словно если всю картинку целиком поймать, сложить, то с ума можно сойти.

Но мне и деталей этих перебор. Мозги плывут и плавятся.

Потому что Захарова… На всю жизнь картинка в памяти отпечатается.

Именно так, кусками, деталями.

Волосы, светлые, поднятые высоко, убранные в небрежную прическу, красивыми локонами по белой шее… Длинные сверкающие серьги. Платье… Тонкие лямки, золотистое, словно из чешуек золотой рыбки состоящее… Короткое. Ноги… Блять… Сапожки на каблуке…

Торможу на остреньких носках и опять скольжу взглядом вверх, последовательно: ножки, платье, рыбка моя золотая, грудь, ложбинка манящая, светлая, словно подсвеченная изнутри кожа, подбородок, влажные пухлые губы… Глаза…

Ася… Чего ж ты делаешь?.. Я же сейчас… Я же, блять…

— Что тебе надо здесь? — шипит моя рыбка не молчаливая, тревожно смотрит мне за спину, словно опасается, что нас увидят… Или что кто-то придет сейчас. К ней. Второй вариант явно вернее, судя по ее наряду.

— Привет, Ася, — говорю я хрипло, потому что в горле ком стоит, да и пересохло все от неожиданности, — охуенно выглядишь… Не скучала, смотрю?

— Нет, — отбивает она мой тупой наезд, — это все? Мне пора.

— Ага, я слышал… — киваю я и препятствую закрыванию, давлю ладонью, заставляя Захарову отступить в глубь коридора, захожу и захлопываю дверь.

Хищно оглядываю разгневанно раздувающую ноздри Захарову, в полумраке, в этом своем рыбьем чешуйчатом прикиде смотрящуюся золотистой статуэткой, делаю шаг вперед. На инстинктах, на памяти тела.

— Стоять! — Захарова вытягивает перед собой узкую ладонь, — привычку выработал, что ли? Так отвыкай теперь, гражданин начальник!

Она стебется над прозвищем, которое сама же и дала мне когда-то, усмехается, и глаза блестят злобно и настороженно.

Хочу ее, такую вот, дикую, жесткую, неприступную! Еще больше хочу! До ломоты зубовной, до боли в сердце!

— Привычка за один раз не выработается, — отвечаю я ей, — надо повторять… Регулярно.

И делаю еще шаг.

Захарова так же синхронно от меня.