Фатальный Фатали

И еще приписано: восточная пытка! запомнить! зашить жилами рот!! бунтарский, кричащий! разорваны губы, висят, окровавлен рот!

И еще: ермоловская пытка - генерал вешал ослушников на арбе! и чей-то, кажется, почерк барона, - сбоку комментарий: "Не всякий решится употребить в дело арбу, но что же делать, ежели лучшего и более человеколюбивого средства нельзя было в походных условиях приискать?"

Фатали, увы, не знает, что о том же в пространной своей докладной записке Ладожский государю императору писал: "Пускаться в дипломатию с людьми, которые далее своих гор ничего не знали, было бесполезно, и потому арба ермоловская, хотя мера, бесспорно, жестокая, была полезнее дипломатии. Жестокость Ермолова, - разъясняет далее Ладожский, - говорят, будто бы была причиною ожесточения и ненависти горцев к нам. Мне кажется, нет. Такой способ отношений мог ожесточить человека культурного, а не дикаря, уважающего только страх и силу".

И вдруг государь. Не узнает Фатали!!

– А этто ктоооо?!
– круглые-круглые глаза.

И что-то круглое и выпуклое пошло, покатилось на Фатали.

– Это татарин!
– лепечет барон Розен, тщетно пытаясь задержать, остановить колесо. А оно, огромное, неудержимо идет на них.

И уже нет барона!! Мимо Фатали прокатилось! Будто оторвалось от арбы, - но ведь был фаэтон! Да-с, сидя на колесе, думай, что быть непременно под колесами, вколесили, выколесили, отколесили, - упражнения в языке Фатали, доколесились, а кто и уколесил!

"О чем же хотел спросить?" Не вспомнил Фатали и когда проснулся. Может, это: "Отчего же свой-то против тебя, государь??"

А тут, как назло, и именно перед царским смотром войск на Кавказе, все в том же долгом тридцать седьмом, пошли неудачи, и первая - позорное поражение у Ашильтинского моста в Аварии. Горцы по доскам переправились через бурную реку, взобрались почти на перпендикулярные, как сообщается барону, скалы и стали во множестве низвергать с высот огромные каменья, а потом с яростью бросились в рукопашную! Пал генерал-майор граф Ивелич, командир Апшеронского пехотного полка, - сраженный пулей, упал в пропасть, и два горца потом отыскали в ущелье, выкупили тело!

Двухмесячное беспрерывное движение по гористым местам, износились одежда и обувь, половина артиллерийских и казачьих лошадей перебита, артиллерия пришла в негодность, горные единороги малонадежны, зарядные ящики много потерпели, а некоторые сорвались со скал и разбились.

И апрельское восстание в Кубе! Аббас-Кули зашел к Фатали, когда тот переводил очередное воззвание к восставшим кубинцам. Бакиханов пробежал текст.

– Опять? Узнаю барона! Это его: "Рука Шамиля!... Виселицы!!! Расстрел!..." Я говорил ему, нельзя так стращать! Надо же знать кубинцев! Аббас-Кули прав, но Фатали молчит.
– Кстати, не мешало бы твоему барону объяснить, чем вызван мой спешный вызов? Я ж работу свою неоконченную оставил в Кубе!

– Какую?
– поинтересовался Фатали, чтоб хоть как-то успокоить Бакиханова.

– Книгу Наставлений! Непременно пришлю барону, как только завершу!

И только что закончил, но о том молчит, грандиозный свой труд, над которым работал многие годы, обставившись фарсидскими, арабскими, греческими, армянскими и русскими источниками, - историю всех ханств Азербайджана до захвата их Россией и в последующие годы, вплоть до Гюлюстанского мира; написал на фарси и сам же перевел на русский. И приложение к этой Истории, "об отличившихся ученостью и другими достоинствами уроженцах Ширвана и соседних с ним провинций"; едучи в Тифлис, решил дополнить труд этот и краткой своей биографией, и даже первую фразу сочинил, на русском: "Оканчивая долговременный мой труд, я считаю обязанностью, не из честолюбия, но по обычаю нашему, а более потому, что горжусь происхождением из этого края, присовокупить сюда и мою краткую биографию, повторяя стихи: "Хоть другие суть розы и жасмины, а я шиповник, но мы все принадлежим к одному цветнику".

– Да, пришлю, чтоб усвоил правила приличия, хоть и барон! Хочет меня обезопасить?! За жизнь мою опасается? Или это - форма недоверия? Это оскорбительно! Я как-никак полковник! Еще Ермолов определил меня на службу, не чета ему твой барон!
– Фатали вспомнит Бакиханова, когда и ему доведется отстаивать свои права "Гражданина (!) империи". От гнева Бакиханов побелел: - И это воззвание тоже! Чем он думает, твой барон?
– "Почему мой?" Но молчит, чтоб не сердить Бакиханова.
– Я имел честь быть при светлейшем князе Паскевиче!! Даже он!...
– Не закончил свою мысль.
– Так стращать моих соплеменников! Да будет известно твоему (снова!!) барону, передай ему! что если бы политическое спокойствие и надлежащее воспитание позволили развиться природным способностям жителей Кавказа, то они достигли бы высокой степени просвещения. Да будет известно барону, что в наших краях явились люди, которые своей ученостью и способностями далеко распространили свою славу.

Фатали - к барону Розену:

– Я бы в этом воззвании...

– Что, Бакиханов здесь?!
– Догадался, черт! Это он вас надоумил? Я вашего Бакиханова (и он

"вашего"!) насквозь вижу! Именно так, и ни буквы не менять!

– А он обещал преподнести вам вскорости свою новую книгу, Книгу Наставлений.

– Поймите, - уже мягче, исправил слово, так, пустяк.
– Переводите то, что вам велят, Мирза Фатали.

И доверьтесь нашему опыту.

Распустили слух, что и "наш Бакиханов" причастен к возмущениям. Восстание подавили, не желают канальи вступать в мусульманский конный полк, чтоб варшавских бунтовщиков грозным видом устрашать, кровь их - ведь чужие! гяуры!
– проливать, если тем смирно не сидится, но на всякий случай, предписывает барон Розен, - командировать в Кубу еще один батальон ген.-фельдм. кн. Варшавского гр. Паскевича-Эриванского, - о боже, как длинно приходится писать! пока выведешь, и войска не поспеют - полка; он же полк Ширванский, о чем барон не упомянул. И еще один батальон в Баку, до окончания военного суда над зачинщиками кубинского восстания, - вычеркнуть! никаких восстаний!
– "возмущения".

КАВКАЗСКАЯ ЛОТЕРЕЯ

Государь ехал через море, встречали в Геленджике. От пристани до оврага, разделявшего лагерь, стояла пехота, за оврагом вся артиллерия, выкрасили ее за два дня по случаю торжественной встречи. Потом казаки. И такой ветер, что долго пароходы не могли пристать. Вот он! корабль с императорским штандартом! флаг с изображением четырех (пока) морей: Балтийского, Белого, Каспийского и Черного. Сносило фуражку, и всякий привязывал ее, как мог, чтоб удержать на голове, белые или пестрые платки, ремешки, а кто рукою придерживал или напяливал на уши так, что и носа за козырьком не видать. И много шапок по полю несется, гнались за ними, чтоб поймать, нестроевые сзади фронта.

И вовсе непохож государь на того, с кем Фатали сидел в фаэтоне, слегка разочарован: этот - мельче. А рядом с ним - великий князь, наследник, все с большой буквы.

– Вот, привез к вам сына, полюбите его к служите ему так же верно, как служите мне.

Но наследник поедет морем в Крым, а государь - в Тифлис, в сопровождении барона Розена.

Раздражение нарастало с каждым днем. Этот пестрый строй! порывистый ветер! И вдруг - пожар провиантского магазина! запасной хлебный склад горит! Кто поджег?! да-с, по провиантской части полное Назсо! Зрелище показалось дурным предзнаменованием, в глазах постоянно играл огонь, предчувствие не обмануло: зарево горящего Зимнего дворца в том же тридцать седьмом! Он знал, что это должно случиться!

Усилилось раздражение после пира у мингрельского князя, эта выспренность, то на равную ногу с ним, дескать, и он - государь!! то раболепие, противное духу. И слухи всякие, ни дисциплины, ни порядка, и сроднился барон с князем.

Иногда шел пешком, мерзкая дорога, колеса вязли в грязи до самой оси, и встречи раздражали, и смотром остался недоволен, какая-то гарь в горле, дыму наглотался, непременно быть еще пожару!

К царскому смотру готовились, чтоб как в Петербурге. И там - бурмажор перед полковым оркестром, обшитый галунами. И даже горстка павловцев в высоких медных киверах с красной спинкой, золотых мундирах - все на подбор и курносые, чтоб угодить императору, ибо отец его державный был курносый; и истинно прусская страсть к муштре и мундирам.

Сияющие латы и шлемы кавалергардов и конногвардейцев, а у конногренадеров - высокие меховые шапки, на спине болтаются красные языки; и гусары, и уланы, ну и конечно же как без джигитовки? есть она даже в Санкт-Петербурге, а здесь и тем более: кавказские воины - лезгины, черкесы, хевсуры, одетые как рыцари: серебряные кольчуги, панцири, шлемы серебряные на головах, - несутся, стоя на седле, соскальзывая под брюхо коней; лишь горстка - в пику Шамилю, чтоб знал.

Парадным разводом на Дидубийском поле командовал зять барона Розена, флигель-адъютант князь Дадиани, полковой командир (барон отдал за него дочь Лидию, она теперь баронесса-княгиня), а развод был при стечении народа.