Фатум. Том первый. Паруса судьбы

Бражничали офицеры третий день кряду, после того, как с радостной вестью из командирского дома объявился Черкасов. Намолчавшись за долгое плавание, он открыл шлюзы. За звоном бокалов беседы-разговоры велись нараспашку, до слез: помянули не раз Алешку Осоргина, перемыли наново кости старику Миницкому.

Дым от трубок в горнице стоял коромыслом. Однако о приключившейся намедни напасти Преображенский и словом не обмолвился. Суеверен был капитан, боялся наурочить пересудами новую беду.

Палыч - белка в колесе - с красными глазами едва успевал порожние бутылки в чулан стаскивать, проклиная нагрянувшего шумной волной Черкасова, но своего интереса не упускал: палил глотку жженкой с барского стола и, крякая, приговаривал: «Весело веселье, тяжело похмелье! Злая, зараза, а хороша-а, аки Боженька босячкам по горлышку!»

– Русскому оружию и Государю-Императору ур-р-ра-а!
–  залпом грянуло в горнице. Румяные, будто из бани, капитаны опрокинули фужеры.

– Всё, к черту! Знать ничего не желаю и слышать ничего не хочу, Андрей Сергеевич! Богом клянусь, ты, брат, не представляешь, что за «птицу» в руки тебе вручаю. Истинно быстрокрыл! Оный в любой шторм чертом ломит, и хоть бы что ему, одно слово «Орел»!

Прочно охмелевший после шут знает какой бутылки Черкасов, глубоко качнувшись, встал из-за стола. Как-то по-лошадиному выворачивая белки глаз, огляделся.

– Да будет тебе!
–  Андрей отмахнулся от настояний гостя; звякнуло испуганно подпрыгнувшее серебро на столе, бутылка с грохотом зачертила круг по ковру: - Палыч, не забывай, двухголовый. Шампанского!

Из-за синего бархата вынырнули моржовые усищи денщика, в руках - по увесистой стеклянной кегле в золотистой фольге.

– К черту шампанское!
–  Черкасов, тонко икнув, шумно втянул ноздрями воздух, уперся руками в спинку стула, напугав налитым взглядом Палыча.

– Тогда может лучше чайку, брат?

– Да ты утопил меня в чае.

«Ox, беда, на кривой козе к тебе не подъедешь!» - покачал головой Преображенский, а в голос молвил:

– Ну, куда ты такой, тезка? Нос на квинту, мозги набекрень. Штормит тебя, впору на постель нести. Давай подсоблю…

– Кого? Меня? Боевого капитана-а?
–  взвился оскорб-ленный Черкасов и чуть не ухнулся вместе со стулом на пол. Оба рассмеялись.

– И ударило же тебе в голову, не раньше не позже маневры закатывать. Ну, ей-Богу, остепенись, швартуйся у меня. Хочешь, барышень справим?
–  котом подмигнул Андрей.- Есть розочки, даром, что в сей дыре прозябают. Камелии-душки, на любой вкус… Elles sont trиs jolies!⁴⁵

– К черту баб, Андрэ! Довольно напраслину лить… За тебя ж радею! Ежели ты взаправду уважаешь - катим!

– Тьфу, дьявол.- Преображенский - кафтан нараспашку - с изрядным шумом в голове встал из-за стола:

– Палыч!

– Чаво изволите-с?

– «Чаво», «чаво»! Запрягай, на пристань гоним.

Глава 13

Весеннее солнце, еще холодное, но ослепительное, улыбалось с высоты пронзительно-голубого неба. Оно заливало блеском Охотск, сверкавший мокрыми крышами домов, крестами на куполах церквей, и большой рейд с купеческими судами и сновавшими всюду шлюпками, байдарами, пакетботами и баркасами. Черноголовые чайки гонялись друг за дружкой, оглашая драчливым криком бирюзовую бухту.

Отчаянно надраенная медь сияла и горела огнем на люках и поручнях «Северного Орла». Тишину палубы периодически четвертовал сухой треск отрывистых команд капитана Черкасова, руководившего авралом, да грубая брань боцманов.

Зверем был Черкасов в делах службы, команда кликала его меж собой не иначе как «Черкес», но и любила при этом шибко. Может статься, за то, что во всем ином он был матросам отцом родным, не дававшим в обиду птенцов своих никому.

«Северный Орел» обливался путом показательных учений: в мгновение ока то окрылялся грудастыми парусами, то так же стремительно оголялся и вновь колол прозрачный воздух обнаженными мачтами.

С пристани на это чудо таращила глаза растянувшаяся вдоль набережной толпа зевак.

Форменные военные корабли случались не такими уж частыми гостями в Охотске, а показательные учения, проводимые на них, и подавно были в диковинку для промыслового люда.

Охотчане, просто-таки разинув рты от изумления, засматривались на работу кадровых матросов; тыкали время от времени перстами в сторону боевого корабля, чесали затылки, взрывали пристань поощрительными выкриками. То тут, то там слышались споры, либо сдержанные замечания поморских мужиков:

– Любо-дорого поглядеть…

– Дочиста диковина! Ишь, летают-то как, ровно проклятые!

– Зело, комар носу не подточит. Должно быть, важна птица гнездится на ём, коли ребятушки так жилушки рвут?..

Черкасов и Преображенский стояли на капитанском мостике. Оба в морской офицерской форме: долгополые кафтаны с двумя рядами медных пуговиц; их воротники, лацканы, разрезные обшлага и камзолы спорили с молочной белизной чаек.

Преображенский поглядел на друга: тот был на удивление бодр. Андрей улыбнулся в душе: вспомнилась дороженька из дома. Покуда слушали захлеб поддужных бубенцов с басовитым подвязком болхаря да всхрап лошадей с Купеческой до пристани, Черкасов вконец разомлел, убаюканный под волчьим пологом дорожной музыкой. Андрей, приободрившийся таким оборотом, крикнул в загривок Палыча, чтоб тот живей воротил лошадей… Не тут-то было: осоловевший, дымчатый глаз моряка приоткрылся, хлопнул веком и так воззрился на Преображенского, что тот сдался окончательно. «Что прикажешь делать, ежли маневры справлять Черкасов любит, что медведь бороться?»

Палыч пальнул кнутищем и гаркнул в сердцах:

– Дуй по пеньям, черт в санях!

И бубенцы продолжили свой перезвон.

На палубу Черкасов сошел живцом, свежим как огурчик, точно и пьян не был. Верно подмечено: «Пьян да умен, два угодья в нем».

* * *

– Марса-фалы⁴⁶ отдать!
–  Черкасов щелкнул брегетом - время пошло.

– Есть отдать!
–  тотчас резанул ответ вахтенного матроса на баке. Голос прозвучал надрывно звонко, перетянутой струной. Палуба загремела от топота. Матросы метнулись исполнять команду, точно бешеные. Их полосатые бастроги из тиковой ткани, белые штаны и черные голландки зарябили перед глазами.

Преображенский посматривал то на матросов, то на вензелястые стрелки часов в цепких пальцах Черкасова.

Сосредоточенный, тот зорко наблюдал за действиями марсовых. Временами лукообразные пунцовые губы нервно подрагивали и с них слетало крепкое и колючее, как морской ёж, ругательство.

Андрея вдруг охватила досада на друга, с которым вот только обнимался накрепко: «Что, разве сей здравый умом и благородный человек ослеп, не отдает себе отчета? Какого беса он затеял эти тараканьи бега?! Любой пустячный зевок смертью обернуться может. Ox, тёзка, варвар-ский нрав имеешь…»

Марсовые рвали жилы из последних сил и карабкались по вантам на реи чертями.

Преображенский вглядывался в их лихорадочную работу, в кирпичные от натуги и испуга физиономии и понимал: вымогались они, родимые, не за совесть, а за лютый страх пред своим грозным капитаном. И злило его боле всего то, что псу под хвост трачены отвага и силушка моряков. Ради куража и услады хмельного командира.

– Шабаш, Андрей Сергеевич, убедил!
–  с трудом переламывая гнев, выдавил Преображенский.- Почем зря дух выпустишь…