Фатум. Том первый. Паруса судьбы

Глава 16

Они сидели в черкасовской каюте, пряча глаза друг от друга, словно в воду опущенные. Оба почти одногодки, оба флотские офицеры, получившие одну оснастку жестокой павловской выделки: кнут в обнимку со шпицрутеном. Однако на мир взирали по-разному. Случай с матросом по-рвал общий ремень братства, сшить который снова вряд ли было возможно.

Разговор не клеился. Оба молчали, увеличивая духоту паузы, от чего она была настоящей пыткой. Преображен-ский ощущал на душе что-то вроде изжоги, хотелось уйти и забыться на время. Черкасов не выдержал первый. Дрогнув скулами, он неровным голосом попросил прощения. Андрей Сергеевич хмыкнул в ответ и протянул руку, а сам подумал: «Ничего ты не понял, супротень чертов, не у меня, брат, прощения-то благоволить след… - но говорить нужным не счел,- пустое, дым». Меньше всего Черкасов убивался о гибели матроса. Дело обычное: рука должна тверже быть.

Черкасов вновь повеселел, гоголился, сыпал анекдотами, радуясь нерасстроившейся дружбе. Умолял непременно побывать по возвращении в Санкт-Петербург на Гороховой, в его доме. Упоенно вещал что-то доблестное о покойном батюшке, привлекал внимание Andre к портрету, с коего взирал его родитель, ревностно восхищаясь кистью мастера.

Хлопнули пробки прихваченного на борт шампанского, черным зерном заблестела икра, и голос Черкасова загудел бархатистым баритоном, как прежде, тепло и любезно. В искренности капитана Преображенский не усомнился, но икра казалась на редкость пресной, а шампанское -горьким, точно полынь.

Андрей Сергеевич в ответах был учтив, но холоден; внимал вполуха сентенциям Черкасова, а видел пред собой по-лосатый комок с торчащей ногой в матросском башмаке… И вдруг ощутил, как будто кто-то появился за спиной и горячо дыхнул в затылок: «Дурное знамение тебе было… Душу свою и плоть приготовь к испытаниям…» Терновой веткой сквозанул холодок меж лопаток, представился лабиринт сродни Критскому, что пройти ему предначертано, за последним поворотом встретив Минотавра. Но только неведомо было… окажется ли в его руках путеводная нить Ариадны.

– Матерь Божья! Что с тобой, Андрей Сергеевич?
– тезка был не на шутку схвачен испугом: глаза блестели, руки трясли плечи друга.

Андрей - бледен лицом - покачивался китайским болванчиком и был нем.

– Преображенский, брат! Что язык безмолвствует, уж не слаб ли чем?
–  Черкасов обжег его раз, другой пощечинами.

Скулы зарумянились, капитан как-то особенно посмотрел помутневшей зеленью глаз на друга и прошептал:

– Верно, кара Господня на мне, Андрюша… Душой чую: кончина близка.

– Бездна бездная! Да ты рехнулся?! Ты ли это? Ox ты Господи, типун тебе на язык. А ну, прими!
–  Черкасов хлюстнул водки в бокал, чуть не силой влил в рот Andre.

Капитан зашелся в кашле, утерся обшлагом - ожил.

– Уф, напугал же ты меня. Ты сие из башки взашей, взашей! Слышишь, Андрей Сергеевич? Объясни, ну? Случилось что-то?

– Так, померещилось, не бери в голову, это ничего… -Преображенский запоздало перекрестился и кисло улыбнулся.

– Ты хоть вразумел, Андрей Сергеевич? Штурмана тебе искать и шкипера…

– Как так?
–  окончательно пришел в себя Преображенский.

– Так ты чем слушал, брат?
–  Черкасов прыснул в кулак.- Еще раз повторяю: Кулешов, что служил штурманом на «Орле», Богу душу отдал. Земля ему пухом -схоронили в Японии. С островов уж без него шли. Душа-человек, скажу я тебе, сей Кулешов… И дела своего мастак изрядный.

Оба перекрестились, набили трубки.

– А со шкипером что за оказия?

– Ну-с, об этом и вспоминать мерзко! Никчемный человек был, хоть и из унтеров… Своих же обкрадывал, скот!

– Да ну?

– Отвечаю, брат! У кого пятак угрозой вытянет, кого на целковый одурачит. Особенно тех, кто в болванстве загрубел весьма.

– Ба! И матросы терпели?
–  брови Андрея в удивлении скакнули вверх.

– Поймать не случалось, скользкий, пакостник, был, ан вывели на чистую воду. Во хмелю сам в кабаке сболтнул.

– Списал на берег?

– Скажешь, Андрей Сергеевич. Я тот сучий потрох прежде под килем пару раз «пропустил», а потом приказал кошками запороть до смерти. У меня с этим делом строго, Андрюша, чертям тошно становится… И тебе советую - матрос лишь одобрит. Значится, вот, без штурмана ты и без шкипера,- он выпустил дым из ноздрей.- И еще огорчу, пришла беда - отворяй ворота: помощник мой, старший офицер Хвощинский, вместе со мной поколесит в Петербург. Такова воля его сиятельства.

– Стало быть, нужда в вас графу Румянцеву.

– Впрочем, в помощники рекомендую Захарова Дмитрия Даниловича, моряк он толковый. Да и офицеры на «Орле», скажу я тебе, чинная рать: дружны и духом крепки, что морской узел. Один господин Гергалов чего стоит! «Александритом» в нашем компанейском братстве величается. У-у-у, брат, скажу я тебе, сей живец самому дьяволу в пасть плюнет. Бабник только, сорвиголова. Чтоб какая-то юбка кормой вильнула мимо!.. Да не приведи Господь! Ни-ни! Всех на таран берет. Зато как поет, как поет, шельмец!
–  Черкасов аж покачал головой.- Орфей, да и только! Ему бы в Риме арии лить, а он… Ну да ладно, наслушаешься еще, Андрей Сергеевич. Ничего, с бору по сосенке - сколотишь воинство. Ты уж не обессудь, брат, не обижайся на меня,- виновато ломая бровь, молвил Черкасов.- Веришь, надеюсь?

– Да ну тебя к бесу!
–  возмутился Преображенский.-Как слову офицера не верить? Друг тем и золот, что лжи не допустит, не подведет. А кто над другом потешится - тот над собой плачет, так?

– Тu as raison, Andre⁵⁴.

Глава

17

Случилось им на следующий день засидеться у Преображенского до петухов. Черкасов вдруг поник головой и плечами. Он сильно дымил трубкой, молчал и думал о чем-то, роняя невпопад слова.

Андрей хоть и навеселе был, но конфузию поимел: «То ли правдой своей обидел на корабле капитана, то ли…»

Но тут смущению его край пришел. Черкасов глянул из-под бровей и сказал:

– Можно просить тебя, Андрюша, выслушать меня, но только чтоб это!..
–  он приложил палец к губам, красноречиво заглянув в глаза.

– Изволь, брат, это умрет во мне, но отчего непременно сейчас?.. Может, завтра… Уж рассвет близок.

– Э-эх, обидно мне, тезка, коли стыдно тебе за меня,-Черкасов хлопнул жженки и бросил голову в ладони.-Уныние на душе, душно.

Преображенский приобнял приятеля:

– Брось ломать себя! Рад я! Всеми силами рад тебя выслушать.

Капитан благодарно заключил ладонь Андрея в свои горячие руки и придвинулся ближе.

– Известно ли тебе, что пред тобою сидит наигнуснейший человек? Фурий, ежели угодно!

– Бог с тобой…

– Молчи!
–  Черкасов пьяно усмехнулся и облизал губы.- Всё так и есть, сударь. Раз говорю - знаю. Так вот, был у меня брат Митрофан. Не родной, но кровный по отцу, знаешь, как это бывает? Да-а, батюшка мой -преблагородный человек, царствие ему небесное, имел грех: кутил с крепостными девками амуры… жизнь без того пост-ной казалась… вот и наперчил… Осуждать его не берусь -он старой гвардии семя: под пушкой рожден, на барабане пеленут. Словом, с солдатами жил, но при сем самолюбия был необъятного. Да и мне ли твердить об этом, у самого киль дерьмом оброс. Митрофан был старше меня на десять лет и отроду силой наделен чертовой. Еще в юнцах ходил, а уж тогда мужики сторонились его в кулачных драках, домашние втайне шептались: дескать, он один унаследовал всю фамильную крепь. Дружбу мне с ним водить было заказано, уж больно серчала маменька, не могла отцу грех простить: Митрофан, что две капли воды, похож на отца, только молодецкой стати в нем на пуд-другой более, может, густая аварская⁵⁵ кровь сказывалась… Мать-то его была беженкой с Кавказу.