Фатум. Том третий. Форт Росс
Шрифт:
Голос памяти напомнил Аманде и иную встречу – встречу, когда их сердца впервые открылись друг другу. Схоронившись от колких взглядов и дождя под парусиновым тентом, они остались одни. Усталость, адское напряжение и постоянное беспокойство за своих людей так и сквозили в капитане. Он был пропитан ими, как губка водой. Джессика, сама ослабленная до крайности, насилу держала себя в руках, боясь сорваться, пытаясь сохранять душевное равновесие. Скрытый в земле костер слабо высвечивал их осунувшиеся лица и почти не проникал между сплетением ветвей над их головами.
Интуитивно Филлмор чувствовала и понимала его состояние: озлобленную молчаливость, рассеянность. Как ей всё это было знакомо! Она не сбивала Преображенского с мысли, словно
Капитан опустил ладонь с давно прокуренным чубуком на колено. Алое шаянье костра и пугливое безмолвие ночи действовали на него магически, заставляя зачарованно молчать, словно дух чащи вещал только ему слышимую тайну.
И кто знает, что низал в эти минуты его слух?.. Быть может, огонь, ветер или сами звезды шептали и подсказывали ему, что он – их избранник. И что семя его правды не пропадет, а прорастет в сердцах тех, ради кого взята им сия безмерная боль, сия чаша мук и страданий, и даст в итоге зрелый, могучий колос, которым, быть может, насытится русский народ и не ляжет костьми в сырую землю.
А может, уткнувшись в ладони, он вспоминал расползающуюся под пером карюю вязь строк письма замерзающего на тракте Алексея? Вспоминал слепую, но чистую веру князя в его дворянскую честь, в пронзительность их офицерской дружбы? Думы эти, подобно червю, точили сердце… И мучительно было сознавать свою слабость, и тошно понимать, что ты оказался менее крепок и менее достоин, чем думал о тебе убитый друг, за светлое имя которого ты клялся отомстить, но ныне дрогнул и, трясясь за свою жизнь, боишься рискнуть постоять за безвинно пролитую кровь…
Но когда ее тонкие пальцы тронули его руки, а сырая щека прижалась к обросшему щетиной лицу, Аманда услышала тихое, но заветное, чего ждала уже очень давно.
– Прости, даже не знаю… – голос его был сиплым и рваным, как истерзанный ветром звук гобоя.– Мне хотелось давно сказать тебе много нежных слов… Но, похоже, океан лишил меня такого дара…
– Т-с-с! – она горячо прижала Андрея к себе и, неж-но касаясь ладонью его лица, сказала: – «Чтобы написать любовное письмо или объясниться… стоит начинать, не зная, что собираешься говорить, и заканчивать, не зная, что сказал»34. У тебя всё так же… Значит, ты на правильном пути, то есть…
– То есть что? – Андрей несмело обнял ее плечи.
– Я могу… попросить тебя? – Аманда тихо, совсем как ребенок, взволнованно вздохнула, теряясь быстро придумать тактичный ответ.
– Надеюсь, это не маленькая просьба? – помог ей вопросом капитан.– Право, их столь трудно исполнять мужчинам. Джессика…
Она опустила голову, плечи поникли, и Преображенскому стало жаль ее, но одновременно и крайне неловко, потому как интуитивно капитан чувствовал, что сам он у нее вызывает гораздо большую симпатию, чем его поведение и слова. Не находя выхода из сложившейся глупой ситуации, он не нашел ничего лучшего, как предложить ей выпить кружку плиточного чая, и поспешно полез было в подсумок за сахаром, но ее отказ от помощи явно задел его самолюбие. Скрестив руки на груди, он с внутренним раздражением наблюдал, как Джессика сама зачерпнула дымящийся чайный настой и, развернув обтрепанную салфетку, достала маленький осколок от сахарной головы. В глазах Преображенского загорелся ироничный огонек, ее категоричная самостоятельность и резкое «благодарю, не стоит – я сама» смешили и раздражали, как скрежет гвоздя по стеклу.
– Мисс Стоун,– не меняя положения, окликнул он строптивую американку,– позвольте полюбопытствовать? Вы всегда придерживаетесь
этих правил… или только со мной пытаетесь быть оригинальной? Ну-с, что же вы молчите? Ах, да, горячий чай, понимаю… Ну так поймите и меня. У вас одни жизненные принципы, а у меня другие. Не знаю, как у вас, республиканцев, а у нас в России дверь женщине открывают мужчины, коробки и саквояжи подносят тоже они, и дрова колют, простите…– У нас это делают тоже не лошади, сэр,– отрезала она и уткнулась в кружку.
– Да вы помешаны на своем стоицизме!35 – вспылил Андрей.– Бог с ним, я согласен если уж не смириться, то терпеть эту вашу наклонность, но решительно прошу: не пытайтесь навязывать мне свои представления о том, как мне следует, черт возьми, поступать.
Аманда, забыв об усталости, застыла с кружкой в руках. Его язвительный тон и явная насмешка, играющая на губах, заставили ее глаза потемнеть от гнева. Сей выпад больно задел Филлмор, ранил душу и те чувства, которые она несла к нему… нет, не этого разговора она ждала. Однако она продолжала сидеть не шевелясь, понимая, что как-то надо сгладить конфликт. Если она допустит его развитие, раскострит – прощай, то хрупкое равновесие, кое им вместе с трудом удалось достичь в отношениях.
У Андрея кольнуло сердце. Он смотрел в эти любимые миндалевидные глаза, полные слез и молчаливого отчаянья. «Господи, Боже ты мой, как же всё глупо, как до крика смешно пытаться понять язвительную косность ума, не пытаясь понять друг друга, не стараясь быть внимательным к ближнему… давая раздолье лишь бесам, а не голосу сердца и разума… Что ж это я, словно без Бога живу?» Ведь вот только измученная его душа как будто познала покой, но почему, почему лишь стоило ему посмотреть на нее, заговорить, как что-то начинало першить и давить горло, словно он не мог уверовать в возможность их дальнейшего счастья… Не оттого ли, что оно виделось ему карточным домиком, прочность коего он не в силах сохранить. И, отбрасывая всю эту мишурную суету выяснений и мелких дрязг, он протянул руку.
Аманда секунду помедлила, точно опасаясь подвоха, по-ставила у костра кружку и протянула навстречу свою ладонь. Их взгляды соединились, и светлая зелень его глаз вновь отразилась в искрящейся слезами синеве ее глаз.
– Я думаю, мы больше не повторим сей нелепой ошибки,– сказал он мягким, чуть с хрипотцой сдавленным голосом.– Я люблю тебя.
Аманду вдруг охватило то острое, колкое чувство радости, которое свивает с ресниц бусины слез. Она не сказала ни слова, чтобы не нарушить и звуком чудо прикосновения их дрожащих губ, которые слились в долгом поцелуе. Ей казалось, что она теряет сознание. Серебристый сумрак в ее глазах становился всё бледней и бледней, пока она не закрыла их, пока кровь не отхлынула от ее разрумянившихся щек, но затем он стал разгораться всё ярче и ярче, по мере того как кровь медленно возвращалась обратно; и наконец, дрогнув ресницами, Аманда встретилась с глазами Andre – усталыми, но любящими и счаст-ливыми. И это томящее до стона блаженство прикосновений, этот дождь поцелуев, этот головокружительный миг щемящего грудь наслаждения подсказал ей, что этот, именно этот человек отныне навсегда займет ее сердце… А дальше была чудная ночь, полная любви и тихого счастья, сотканная из горячего шепота и ласк…
Рассвет уже окрасил восток плавными полосами неж-но-розового, жемчужного и голубого цвета. Дымное туманами росистое утро окутывало молчаливые хребты гор, еще дремлющие долины, а они продолжали лежать в объятиях друг друга, укрывшись его широким с пелериной плащом, подложив под голову треуголку, совершенно потеряв представление о времени. И, право, им думалось, что пролетело лишь одно сверкающее мгновение, когда они услыхали старческий кашель поднявшегося Палыча, железистый скрип котелков и жесткое, как «отбивка» литовки36, вжиканье огнива.