Федор Алексеевич

Его задержали на улице какие-то пьяницы, требуя возвращения долга на опохмелку.

— Какой долг? — удивился Тяпкин. — Я вас впервые вижу.

— Хо! — возмутился один. — Вчера взял у меня алтын.

— Два алтына, — подсказал другой пьяница.

— Два, два, — согласился первый. — Взял два алтына, а теперь «впервые вижу». — Он схватил Тяпкина за грудки, встряхнул. — Отдавай долг.

— Отдавай, — мямлил второй, — не то х-худо будет!

Ничего не поделаешь, пришлось Тяпкину отдавать «долг», дабы не нажить большей беды. Уж он-то знал нравы родных русских «питухов».

Беспокойство хозяина и слугам передалось. Уже в воротах привратник сказал Тяпкину:

— Князь шибко на вас осерчал.

— За что?

— За неявку.

То же слово в слово повторил и слуга в передней.

— Я доложу князю, — сказал он и исчез.

Не успел Тяпкин осмотреться, как явился сам Голицын.

— Где вы пропали, Василий Михайлович? Сами знаете их ревность в правилах.

— Меня задержали «питухи» на улице, едва не побили.

— Надо в экипаже ездить.

— Выйду в бояре, поеду, — огрызнулся Тяпкин.

— Вот как теперь объясним ваше появление?

— Скажем, ехал мимо, заехал на огонёк, — сообразил тут же Тяпкин. — Разве не резонно заехать к своему начальнику. А тут честная компания.

— Ладно. Идёмте.

— Они уже пили?

— По две чарки осушили, навалились на осётра.

— Вот и славненько, — потёр руки Тяпкин. — Теперь мы на них навалимся. Главное, не забудьте уволочь Чарторыйского.

В большом зале, ярко освещённом не менее чем полусотней свечей, за большим столом, заставленным различными блюдами, восседали Чарторыйский и Сапега, уже завеселевшие. На стенах зала висели живописные картины, на полу лежал персидский огромный ковёр, в простенках меж окнами стояли венецианские зеркала, в которых можно было видеть себя во весь рост.

— О-о, пан Тяпкин, — вскричал радостно Сапега. — И вы здесь?

— Да вот ехал мимо, заскочил на огонёк. Не чаял, не гадал!

— Давайте к столу, — бесцеремонно пригласил Сапега, словно был тут полным хозяином.

Голицын молча, взглядом указал Тяпкину его место возле Сапега. Тяпкин сел на венский стул, придвинулся к столу.

— За что выпьем, пан Тяпкин? — спросил Сапега, разливая в серебряные кубки вино.

— Я думаю, за здоровье высоких гостей.

— Э-э, опоздал, брат, за это мы уже пили.

— Тогда за успех нашего дела, ради которого вы проделали столь долгий и опасный путь.

— Идёт, — замотал головой Сапега. — Говори тост.

— Ну что ж, дорогие Панове, от нас ждут народы мира, и мы должны оправдать их надежды. Если мы не сделаем этого, то наши имена будут опозорены историей.

— Позволь, позволь, как это «опозорены»?

— Ну как, представь себе, пан Сапега, эдак лет через сто своего правнука. Мы с тобой не заключим договор, а ему — твоему правнуку потом в очи тыкать станут: это из-за твоего прадеда мы мира не нашли. А?

— А ведь, пожалуй, он прав, — взглянул осоловело Сапега на Голицына. — Пан Василий? А?

— Пожалуй, — согласился Голицын и взял свой кубок. — Вот и выпьем за то, чтобы нашим правнукам не было за нас стыдно.

— Выпьем, — сказал Сапега и решительно потянулся с кубком чокаться со всеми. Даже до Чарторыйского дотянулся, уже несколько опьяневшего и внимательно смотревшего на статуэтку, стоявшую на подставке в углу. Тяпкин перехватил этот взгляд, молвил:

— А пан Михаил, видно, крепко разбирается в художестве.

— С чего ты взял, пан Тяпкин, — удивился Чарторыйский.

— Тонкого ценителя прекрасного всегда видно. Но эта статуэтка что! Вот у князя в кабинете есть богиня любви, кажется. Василий Васильевич, как она называется?

— Психея, богиня души.

— Вот-вот, Психея.

— У вас есть Психея? — спросил Чарторыйский. — Чья работа?

— Мне её из Италии доставили.

— Вы позволите взглянуть?

— Ради Бога. — Голицын поднялся и повёл Чарторыйского из зала.

Начал было и Сапега подниматься, чтобы последовать за ними, но Тяпкин потянул его за фалду, усадил назад.

— Сиди, пан Казимир. Что ты, голых баб не видел. Давай лучше выпьем.

— Давай, — сразу согласился Сапега. — За что?

— За Яна Собеского.

— За нашего короля с удовольствием, — молвил плохо слушающимся языком высокий посол. И Тяпкин понял, что теперь с ним можно пить за всё, что на ум придёт. Поэтому, едва выпили за короля, он наполнил кубки ещё и сказал:

— Теперь за Польшу.

— О-о, — воскликнул польщённый Сапега, но в пьяной голове его что-то шевельнулось разумное, и он погрозил Тяпкину пальцем: — А ты, пан Тяпкин, хитрец.

— Конечно, хитрец, — согласился Василий Михайлович. — Пока князя нет, хоть напьюсь за его счёт. — И тут же, наполнив кубки, произнёс: — Теперь давай за хитреца.

Сапега с трудом одолел этот кубок, и Тяпкин понял: хватит, а то иначе можно высокого посла свалить под стол и тогда уж ничего из него не вытянешь.

— Теперь закусывай, пан Казимир. — И стал сам намазывать ему на хлеб чёрную икру, поскольку руки Сапега уже плохо слушались хозяина. — Между прочим, с Яном Собеским мы были друзьями.

— Я знаю, пан Тяпкин. Я часто видел вас в саду. Он, кстати, велел вам кланяться.

— Спасибо, пан Казимир, мне это очень приятно. Я надеюсь, что он не шибко велел давить на нас?

— Да, как сказать, он за Киев велел сильно стоять.

— Сколько?

— Чего «сколько»?

— Сколько король велел за Киев просить?

— Пан Тяпкин, я же посол... Как я могу.

— Господи, пан Казимир, я же разве не понимаю. Можешь молчать. Я тоже стану молчать.

Тяпкйн старательно начал пережёвывать пироги с вязигой, сделав вид, что и не замечает собеседника. Но опьяневший Сапега был в том состоянии, когда смерть как поболтать хочется.

— Я ведь, пан Тяпкин, очень тебя ув-важаю и уважал ещё в Польше. Ты был столь приятен, столь дружелюбен...

Тяпкин и ухом не вёл на все эти приятности, жевал себе да жевал.