Фельдшер XV века

Церковник подался вперёд:

— Используете грибы, тухлые настои, вещества, происхождение которых неясно.

— Пенициллин. Из хлебной плесени. Убивает гной. Уже спас пятерых.

— Это бесовщина.

Я посмотрел прямо ему в глаза:

— А гной и смерть — это тогда что? Божья милость?

Чиновник кашлянул, но наблюдатель — вдруг — усмехнулся едва заметно.

Я уловил: не все заодно.

Церковник кипел:

— Вы подрываете устои. Ставите человека выше промысла. Берёте на себя власть жизни и смерти.

— Я беру на себя ответственность. Потому что другие от неё бегут.

Молчание. Затем чиновник записал что-то на свитке и поднял глаза:

— Мы сообщим о решении завтра. До этого — не покидать города.

Но пока — свободны.

Я встал. Поклонился. Вышел — снаружи дождь всё ещё моросил.

Поздний вечер.

Я добрался до лечебницы ближе к ночи. На улицах уже затихло, только мокрые доски крыльца скрипнули под ногами.

Катя встретила в дверях — в руке фонарь, на лице тревога, скрытая за упрямством.

— Всё прошло?

— Пока жив. Пока свободен. Завтра будет решение.

— Что скажешь?

— Скажу, что в их глазах я больше, чем врач. И это — либо пугает, либо раздражает.

Я зашёл внутрь. Пахло сушёной мятой и уксусом. Учеников уже не было видно, но слышался чей-то сонный кашель из боковой комнаты.

Всё шло своим чередом.

Но внутри… было не по себе.

Не от страха. От ощущения, что что-то сдвинулось.

Что эта ночь — не обычная.

Я сел за стол, открыл тетрадь. Написал:

**День 116.

Допрос прошёл. Слова сказаны.

Меня не связали, но и не отпустили.

Завтра скажут решение.

Но я видел: кто-то там за меня. Кто-то — против.

И самое главное — я чувствую,

Завтра что-то произойдёт.**

Глава 32

Сон не пришёл.

Я встал ещё до рассвета.

Умылся ледяной водой, накинул кафтан.

Катя только кивнула — без слов. Она всё понимала.

Ученики не мешали — видно, чувствовали: сегодня решается больше, чем их будущее.

В Приказе было тихо. Те же стены, тот же зал.

На этот раз — никто не велел ждать.

Я вошёл сам.

За столом — снова трое. Но теперь вместо наблюдателя сидел другой человек. Лицо — незнакомое, но цепь и печать княжеской канцелярии не оставляли сомнений: представитель власти. Настоящей.

Церковник посмотрел на меня с холодом, но промолчал.

Всё решил чиновник:

— Дмитрий, по решению Приказа, с учётом… особого интереса со стороны властей и наблюдения за вашими действиями…

Он посмотрел в бумагу. Потом — прямо в мои глаза:

— Вы не осуждаетесь.

Не изгоняетесь.

Не запрещаетесь.

Я замер.

— Но и не одобряетесь.

Вы отныне под особым наблюдением.

Вы вправе продолжать деятельность — в пределах выделенного поселения.

Вы не имеете права учить вне его.

Не имеете права обращаться с письмами в другие земли без согласования.

И вдруг добавил новый человек:

— И при этом… вам разрешается строить официальную лечебницу — по решению Князя.

Но вы — не свободны. Вы теперь на виду.

Я вышел, не веря.

Это не победа.

Но и не поражение.

Это… игра. Серьёзная. И теперь я — одна из фигур.

Позднее утро. Возвращение.

Я вошёл во двор молча. Встречали взглядом — никто не бросался с вопросами, никто не шумел.

Катя стояла у двери.

Пашка, Ваня, даже самые младшие — все выстроились как на построение.

Я вздохнул.

— Жив. Не посадили. Не казнили.

Улыбок не было. Все ждали продолжения.

— Нам позволено работать. Здесь. Только здесь.

Выезжать — нельзя. Обучать вне — нельзя. Писать — нельзя.

Молчание.

Я добавил:

— Но есть и кое-что другое.

По решению Князя — мы можем строить лечебницу. Настоящую. Официальную.

Катя выдохнула.

— С разрешения?

— Да. С надзором, с ограничениями… Но всё-таки.

Пашка поднял голову:

— Значит, мы… не подполье?

— Нет. Мы больше не тень.

Теперь — костёр. Только очень аккуратный.

Я подошёл к доске в доме. Снял старый план избы, положил рядом схему будущего здания.

— Начинаем планировку.

Теперь каждая ошибка — не просто наш позор. Это повод закрыть всё.

Катя тихо сказала:

— Тогда не ошибёмся.

Вечер.

Угли в печи гасли медленно. В доме было тихо. Даже дети, казалось, шептались.

Я сидел у окна.

В голове — не ликование, не усталость. Сдержанная тревога.

Разрешили? Да.

Но слишком легко.

Значит — нужен. Значит — приглядывают.

Значит — я теперь пешка на доске, где не вижу всех игроков.

Я взял тетрадь. Записал:

**День 117.

Нам разрешили строить.

Но разрешение — не свобода.

Это значит: мы в поле зрения.

Игру начали.

Осталось — не дать себя съесть.

С завтрашнего дня — стройка.

Не ради славы. Ради будущего.**

Глава 33

Степан сидел у окна, укутанный в одеяло. Щёки налились краской, голос уже не сипел.

Он смотрел на улицу, на суету учеников, на детей, тащивших корыто, и вдруг тихо сказал:

— Значит, это и есть… когда возвращают с края?

Я улыбнулся.

— Не край был. А крутой склон. Просто ты решил не падать.

Он усмехнулся.

— Или ты не дал.

— Тут — обоюдно.

Он помолчал. Потом добавил:

— Я своё слово сдержу. Уже сдержал.

Твои люди теперь — под покровом. Пока я жив, никто из верхушки не сунется без веской причины.

Я кивнул.