Фельдшер XV века
Шрифт:
Но с этого дня — каждый шаг, как по стеклу.
Каждый успех — не только помощь, но и вызов.
Приняли бой? Значит, идём до конца.
Населённый пункт, где мы поставили лечебницу, назывался Неревская слобода — один из окраинных районов Новгорода, ближе к земляному валу. Место было бойкое: тут и торговцы с телегами, и ремесленники, и нищие, и люди, сбежавшие от барщины.
Сначала к нам относились с недоверием. Некоторые называли нас чародеями, другие — "сумасшедшими травниками", третьи шептались, что Дмитрий
Но после эпидемии и спасённых жизней слухи начали меняться.
— Лекарь — страшный, но добрый.
— Учеников держит в строгости, но и сам не гнушается грязь убирать.
— Лечат быстро. Без молитв, зато с толком.
— А лекарства у них — хоть и горькие, да живительные.
Теперь к нам приходили со всех концов слободы: старики с язвами, бабы с детьми, калеки, торговцы с нарывами на ногах, и даже один писарь, страдавший от геморроя — пришёл ночью, под капюшоном, красный как рак.
Но были и те, кому мы мешали.
— «Бабы перестали зелья у меня покупать!» — злилась одна старуха.
— «Он отнимает у нас хлеб», — шептали городские цирюльники.
— «Если он прав — выходит, мы жили во тьме?» — говорил один купец.
А я продолжал лечить. И знал: если наверх дошли слухи, значит, здесь у меня уже враг не один — а десятки.
На следующее утро я велел вывесить на двери лечебницы:
«Здесь лечат тех, кто хочет жить. Без платы. Без страха. Без чудес. Только знание и руки».
Катя подала руку, Пашка кивнул. Остальные ученики — молча встали рядом.
Теперь мы были — не просто людьми с бинтами. Мы стали делом.
Поздно ночью я сидел у себя. За окном — ветер гонял листья по двору. В доме было тихо: ученики спали, пациенты дышали ровно. Плесень в кувшинах медленно росла, как и моя тревога.
Я держал в руках последние записи и результаты испытаний.
Пенициллин… он работал.
Из всех партий, только одна давала положительный эффект без побочек. Та, что росла на старом ржаном хлебе, в глиняном горшке с соломенной крышкой.
Я назвал её про себя: "родная".
Сделал уже шесть обработок.
Пятеро выздоровели. Один — получил лёгкий отёк, но без угрозы.
Я медленно, осторожно, дозировано — начал внедрять её в практику.
Но всё ещё опасался применять на детях и стариках. Слишком тонка грань между лекарством и ядом.
Я открыл тетрадь. Долистал до конца.
Взял перо и записал:
День 100.
Пенициллин — результат получен. Работает. Осторожно.
Метод хранения зафиксирован. Пробу сохраняю.
Нужны условия, помощники, опыт.
Это не конец — это только начало.
Но с каждым днём — я не врач. Я символ.
И чем ярче свет — тем темнее тени.
Я отложил тетрадь, потушил лучину и сел у стены.
Всё внутри сжималось от мысли:
что будет, когда меня позовут?
Я знал: либо смогу объяснить,
защитить — и вырваться на другой уровень.Либо они уничтожат меня, как слишком шумную искру в куче сухих веток.
Но другого пути не было.
Глава 28
Утро началось с запаха варёных бинтов и горячей каши.
Катя уже кипятила воду, Пашка натирал пол в приёмной, а младшие ученики — готовили рабочие места: зола, уксус, ножницы, вата, травы в мешочках.
Лечебница начала дышать, как живой организм.
Каждый знал своё дело, каждый встал до рассвета.
Я даже успел улыбнуться — усталой, но настоящей улыбкой.
Слухи по городу не утихали, но теперь всё чаще говорили не о колдовстве, а о деле:
— «У сестры был гнойник — вырезали, как ножом по маслу».
— «Женщине руку спасли — уже за иглу садится».
— «Даже проклятого хромого ребёнка — на ноги поставили».
Нас начали приносить, как к святому источнику.
Только мы не молились — мы бинтовали, вымывали, отрезали, лечили.
Ученики росли.
Я выделил им по часу в день на «лекции». Рисовал на доске сердце, лёгкие, желудок. Писал травы, дозы, правила.
Заставлял пересказывать, спорить, исправлять.
— Не просто выучить, — говорил я. — А понять, когда применить.
Катя уже умела ставить повязку быстрее меня.
Пашка — учил младших бинтовать.
Даже та самая девчонка, Маруся, начала писать — аккуратно, по образцу моей тетради.
Пациенты прибывали.
Один — с рассечённым лбом, другой — с ожогами, третий — с судорогами.
Я составил первый учебный журнал.
Писал туда случаи, симптомы, решения, ошибки.
Это была первая медицинская летопись Неревской слободы.
Но я понимал: в тени всё долго не протянешь.
Вскоре придут — не только с просьбами, но и с вопросами.
И я хотел, чтобы, когда это случится, у нас был дом, знание, порядок и железное лицо.
После обеда я позвал всех учеников во двор.
Было ясно, но прохладно. Воздух пах землёй и варёной крапивой.
Я поставил перед ними три стола: на одном — перевязочный материал, на втором — травы и пустые глиняные банки, на третьем — зарисовки человеческого тела, выполненные Катей по моим эскизам.
— Сегодня — первый экзамен, — сказал я.
Катя выпрямилась. Пашка потёр ладони.
Остальные переглянулись — кто с азартом, кто с тревогой.
— Не для того, чтобы напугать. А чтобы понять: кто усвоил, кто ещё нет.
Чтобы мы двигались дальше — вместе.
Задания были простыми, но требовали внимания:
Перевязать условную «рану» — мешок с окрашенной водой.
Узнать травы по виду, запаху и описать их назначение.
Назвать основные органы, их расположение и симптомы при их заболевании.