Фельдшер XV века

Я следил, не вмешиваясь.

Маруся дрожала, но справилась — травы назвала уверенно.

Пашка запутался в печени и селезёнке, но перевязал лучше всех.

Катя — уверенно прошла всё.

А один из новых учеников — юноша по имени Лука — вылил воду не туда и назвал подорожник «жёлтой мятой». Я тихо выдохнул — не справился.

Когда всё закончилось, я подошёл к ним.

— Те, кто не справился, — не выгнаны.

Но вы идёте сзади. Учитесь ещё. Смотрите. Повторяйте.

— А те, кто прошёл — пойдут со мной на выезды. К тяжелым больным. В деревни. В дома.

В глазах загорелось. Они поняли: это шанс.

И это — ответственность.

Вечером я записал:

День 105.

Первый экзамен проведён. Катя, Пашка, Маруся — готовы.

Остальные — учатся.

Есть чувство: начинаем строить не просто лечебницу.

Начинаем строить школу.

Я только вернулся с очередного обхода — ходили вдоль реки, где у старика избы рассёкло ногу бревном. Примитивная повязка, чистка, дубовый настой — всё прошло спокойно.

Вернувшись, заметил чужую телегу у двора лечебницы.

Мощная, с резьбой. Лошадь холёная.

А у входа стояли двое — один в сером платье с крестом, второй — в холщёвом, с мешком бумаг.

Священник и писарь.

Катя встретила их у двери — ровно, спокойно, но пальцы сжаты в кулак.

— Дмитрий, к тебе пришли.

Я вышел.

— Лекарь, — начал писарь, — поступили сведения. Велено проверить, на каком основании вы ведёте здесь врачебное дело.

— И кто вас поставил судить? — спросил я, не грубо, но твёрдо.

— Указом, — показал он пергамент. — От судного приказа. На имя дьяка.

— А я, — добавил священник, — прибыл от местного церковного управления. Слухи ходят: лечите без молитвы, без благословения. Это смущает паству.

Я кивнул.

— Пройдёмте. Покажу, чем именно смущаю.

Они обошли здание. Я показал инструменты, травы, записи.

Показал тетрадь, где фиксировал случаи.

Катя продемонстрировала знания. Пашка — описал сбор от гноя.

Чиновник листал мою тетрадь медленно, вдумчиво, шевеля губами.

Священник молчал, но хмурился всё больше с каждой страницей.

— А что это за… пени-ци-лин? — наконец спросил писарь.

— Вещество из плесени. Помогает при гниющих ранах. Я испытал его на себе, на животных, а теперь — осторожно, под наблюдением — использую при лечении людей.

— Гриб, который лечит? — удивлённо переспросил он. — Вы уверены, что это не… нечистое?

Священник резко поднял взгляд.

— Природа дала нам многое. Бог или не бог — не мне судить, но если гриб спасает человека, а не губит — я его использую. И отвечу за это. Сам, — твёрдо сказал я.

Тишина затянулась.

— Вы понимаете, — наконец сказал чиновник, — что то, чем вы тут занимаетесь, выходит за рамки обычного. Это, как бы сказать, не по уставу. В другом месте вас бы уже закрыли.

— Но не в Новгороде, — отозвался я. — Князь дал мне разрешение. Устно, при свидетелях. Хотите — я их приведу. Хотите — сами к нему идите. Я не скрываюсь.

Писарь вздохнул.

— Запишу: разрешено до дальнейшего распоряжения. С припиской о необходимости надзора. Раз в месяц — проверка. По распоряжению суда или церкви.

— Я не против, — кивнул я. — Только при проверке не мешайте лечить. И пусть те, кто придёт, знают разницу между свиной язвой и человечьей раной.

Священник отвернулся.

Позже, когда они уехали, Катя села рядом и протянула мне кружку настоя.

— Думаешь, отстанут?

— Нет, — сказал я. — Но теперь всё неофициальное стало почти законным.

Она усмехнулась:

— Красиво сказал.

Я улыбнулся в ответ:

— А как иначе, если мы уже почти не просто лечебница. А школа. Центр. А может, и начало чего-то куда большего.

Глава 29

Последние дни были слишком… спокойными.

Никто не кричал под окнами, не звал на срочные перевязки, не вёз на телеге полуживого.

Пациенты приходили, но с обычным — ссадины, ушибы, нарывы, кашель.

Ученики работали слаженно. Писали, перевязывали, спорили и исправляли друг друга.

Но я, вместо покоя, чувствовал беспокойство.

— У нас затишье, — сказал я Кате.

— Это плохо?

— Это… перед бурей.

На пятый день «тишины» у ворот появился всадник. Один.

Плащ дорогой, лицо закрыто, походка уверенная.

— Мне нужен Дмитрий, лекарь, — сказал он громко, без агрессии.

Я вышел.

Он бросил коротко:

— У меня в повозке человек. Его не смогли поднять ни в Пскове, ни в Юрьеве. Говорят, что умирает. Но… про тебя шепчут не только в Новгороде.

Я напрягся.

— Кто он?

— Не спрашивай. Лучше помоги. А потом, может, и расскажу. Только сначала — глянь сам.

В повозке, под навесом, лежал мужчина.

Лицо землистое, губы потресканы. Живот раздут, дыхание — хриплое, с одышкой.

Я ощупал пульс. Нитевидный. Подмышками — горячо.

Ноги отёчные, зрачки медленно реагируют.

— Долго он в таком?

— Вторую неделю. Всё хуже.

— Он пил что-нибудь?

— Травы. Молитвы. Баня. Всё, как велели…

Я кивнул. Это был серьёзный случай. Возможно, печень, возможно — отравление. Или воспаление брюшины.

Я велел отнести его в отдельную комнату и подозвал Катю и Пашку:

— Будет непросто. Готовьте спирт, уксус, инструменты, настойку тмина и ромашки. Понадобится всё.

Позже, вечером, незнакомец подошёл ко мне один.

Снял капюшон. Под ним — не страж, не торговец. А человек с глазами чиновника. Или… дворянина.

— Его зовут Степан. Он из ближнего окружения одного очень уважаемого человека. Не спрашивай больше. Но если ты вытащишь его…

Он не договорил. Только посмотрел на меня. И я понял: на кону не просто жизнь. А, возможно, и моя судьба.

Ночь.

В комнате было душно. Мы открыли ставни, но воздух стоял — тёплый и тяжёлый.

Мужчина лежал, тихо постанывая. Живот раздут, пальпация справа внизу — резкая боль, дёрнулся даже в полусне.