Фельдшер XV века
Шрифт:
— Ко мне пришли. Не просто с вопросами.
С предупреждением.
Все замерли.
— Возможно, скоро мне придётся идти… объяснять, оправдываться, а может — отбиваться.
И не только словами.
Я сделал паузу.
— Вы не обязаны быть со мной. Можете уйти. Вернуться к обычной жизни. Никто вас не осудит.
Катя вышла вперёд.
— Если уйдём — кто тогда будет спасать? Кто примет роды у девки в лавке? Кто вытянет ребёнка с горячкой? Мы не за тобой. Мы за делом.
Пашка кивнул:
— Мы не дети больше,
А теперь — и мы тебя не бросим.
Остальные зашумели, соглашаясь.
Я почувствовал, как в груди что-то сжалось.
Не страх — решимость.
— Тогда готовьтесь. Не к бою. К борьбе. И если придётся — я пойду. Один, но с вами за спиной.
Вечером я открыл тетрадь и записал:
День 114.
Угроза стала явной.
Но у меня — команда. У меня — люди.
Если падать, то вместе. Если держаться — то друг за друга.
Они пришли со словами страха.
Мы отвечаем делом.
Раннее утро.
Пока я проверял Степана — тот ещё не приходил в сознание, но дышал ровнее — прибежал младший мальчишка, Ивашка, из деревенских.
— Письмо! — задыхаясь, сунул мне свёрток. — От самого. С печатью!
Я быстро развернул. Бумага грубая, но чернила свежие. В углу — печать городского приказа, но внизу подпись… не канцелярская. Почерк резкий, властный.
**Дмитрию, врачу и учителю.
Вам предписано явиться в Приказ духовных дел для допроса и освидетельствования ваших методов.
Дата: послезавтра.
Однако по независимым от вас причинам, —
Велено дождаться указа Князя.**
Вторая строка была приписана другим почерком.
Я сразу понял: кто-то вмешался.
Кто-то, кто знал, что сейчас нельзя допустить моего ареста или осуждения.
Князь? Его люди? Или тот, чью жизнь я спасаю прямо сейчас?
Я показал письмо Кате.
— Они всё же давят. Но кто-то — держит дверь открытой.
— Значит, держим и мы, — спокойно ответила она.
Вечером я сидел над своей тетрадью.
**День 115.
Вызов пришёл. Но пришло и другое — чья-то рука, ставшая щитом.
Мы не одни.
И даже если завтра всё закончится — это уже не было напрасным.
Ученики растут. Больные поправляются.
Мы здесь. Мы работаем. Мы живые.**
Поздний вечер.
Я вошёл в тихую комнату. У изголовья сидела Маруся, меняя компресс.
Она молча встала, кивнула и вышла, лишь коротко шепнув:
— Он просыпался.
Я подошёл ближе. Лицо Степана было менее серым, глаза — приоткрыты. Он смотрел сквозь меня, будто сквозь сон, но взгляд был осмысленным.
— Живой? — спросил я, присаживаясь рядом.
Он шевельнул губами:
— Ты… вытащил?
— Пока да.
Но дальше — зависит не только от меня. Внутри тебя всё ещё как на пороховой бочке.
Но если организм продолжит так же — выкарабкаешься.
Он закрыл глаза. Потом открыл снова:
— Я скажу… кому надо.
Ты… сделал невозможное.
Я
усмехнулся:— Я делаю то, что могу. И только потому, что некому больше.
Он смотрел на меня несколько секунд, потом едва заметно кивнул:
— Тогда… не стой один.
Я не стал расспрашивать. Он устал.
Но внутри я понял: это не конец. Это только завязка.
Я вышел в коридор и сделал последнюю запись на сегодня:
**День 115.
Степан пришёл в себя.
Заговорил. Понял, кто я.
И пообещал… сказать “кому надо”.
Я всё ещё не знаю, что меня ждёт.
Но теперь у меня есть чуть больше, чем просто бинты и вера.
У меня есть благодарность. А это, в этом мире, может спасти больше, чем крест или меч.**
Глава 31
Утро выдалось серым. Мелкий дождь со снегом не решался стать настоящим снегопадом, просто мрачно висел в воздухе, промачивая траву и мысли.
Я оделся аккуратно: чистая рубаха, тёплый кафтан. Пояс — простой, ремешок с ножом. Без показухи. Без вызова.
Катя стояла на крыльце.
— Мы с тобой поедем, — сказала она.
— Нет.
Если меня задержат — ты нужна здесь.
И если… не вернусь — ты знаешь, что делать.
Она долго молчала. Потом сжала моё предплечье.
— Вернись. С ответами. Не с ранами.
Дорога в Приказ была недолгой — он располагался в самом Новгороде, в старом каменном здании у церкви. Место мрачное, окна — как щели. Стены толстые, пахнущие затхлостью и воском.
Меня проводили внутрь, ничего не объясняя. Лишь сухое:
— Сидите. Ждите.
Комната — пустая, с лавкой у стены и иконой над дверью.
Ни бумаги. Ни часов.
Ничего, кроме тишины и холода.
Прошёл час. Второй. Никто не пришёл.
Только где-то за стеной шептались. И скрипели шаги.
Я достал из внутреннего кармана записную книжку и обломанный карандаш.
**День 116.
Сижу. Жду.
Это тоже испытание — тишиной.
Но хуже всего — не знать, кто сидит за стеной.
Один ли я в зале? Или уже суд идёт — только без меня?**
Открылась дверь. Скрип тяжёлый, как у погреба.
Молча жестом пригласили.
Я вошёл в высокий зал. Каменный, сырой, с двумя большими иконами по бокам.
За длинным столом — трое.
Церковник в чёрной рясе с золотым шитьём, с лицом как из воска.
Чиновник среднего возраста, в тёмном кафтане, с пером и свитками.
И третий — наблюдатель, молчаливый, почти безликий, но с печатью на груди. Возможно — от князя.
— Садитесь, — сказал церковник.
Я сел.
Молчание тянулось. Я не торопил.
Наконец чиновник заговорил:
— Дмитрий. Зовут себя лекарем. Так?
— Не я назвал. Народ.
— Утверждают, вы лечите без креста, без молитвы, без покаяния. Что скажете?
— Я молюсь каждый раз, когда успеваю спасти кого-то. Это и есть моя вера.