Феноменология зла и метафизика свободы

Все-таки, однако, уйти из собственной жизни по своей воле человек не вправе. Это не человеческого ума дело. Не по своей воле человек попал в этот мир – не ему и решать, когда и где его покинуть. Этим человек и отличается от капп из повести Акутагавы Рюноске. Там перед самыми родами потенциальный отец приникал к лону жены, вопрошал нарождающегося каппу, хочет ли он появиться на свет. Тот в ответ подробно расспрашивал о семье, в которой он должен родиться, и прочих интересующих его вещах и уже потом решал. Если он отказывался, живот роженицы опадал – тем история и кончалась.

Но самоубийцы не похожи даже на серьезных и ответственных капп. Как и дуэлянты, они напоминают маленького ребенка, который, будучи обиженным, лелеет в мечтах картину собственной смерти. Он с растравляющим душу удовольствием представляет, как любящие его родители (в том-то, что любят, он уверен!) будут страдать (в этом он тоже уверен – ведь любят же, иначе и страдать не будут) и раскаиваться, какого они потеряли замечательного ребенка. Типичное самозванство и типичная мотивация подросткового суицида, и не только подросткового. Что лишний раз подчеркивает самозванческий характер нравственного импульса суицида. Как и дуэль, он – невольничество погони за призраком чести, попытка присвоить и утвердить неприсвояемое, самой личности не принадлежащее. Потому и кончаются они насилием и смертью, ничтоже-ньем бытия, но не его утверждением.

Мне всегда сомнительны борцы за собственную честь и достоинство. Не человеческое это дело, точнее – не самой личности, а других. Иначе – самозванство: сам себе присвоил звание.

Принципиальные и справедливые

У «честного» самозванства неизбывная тяга к представительству и неукротимая жажда справедливости. И действуют в этом направлении они также весьма решительно. Не так давно одна из общин второй культуры (андерграунда) была облагодетельствована своими зарубежными друзьями. Они собрали деньги и прислали компьютер – простенький компьютер для элементарной редакторской работы. Осел он у одного из лидеров общины, во многом благодаря которому она и образовалась. У единственного, кто мог бы и действительно был заинтересован работать на нем. Он быстро освоил компьютер, перевел всю свою информацию и материалы на дискеты. Но… стал постепенно отходить от общины, которая стала чувствовать себя обделенной… компьютерным счастьем, хотя работать на нем никто другой практически не мог. Ближайшие друзья и сподвижники собрались с нравственной силой и аргументами, запаслись письмом из-за границы, в котором вопрошалось – как-то там наш-ваш компьютер? и явились в дом. Под другим предлогом – чтобы хозяин не испортил компьютер. Были громкие слова, попытка говорить их под магнитофон, дошло до хватания за руки хозяйки дома и ответной пощечины. Но компьютер забрали и унесли. В итоге: информация, в том числе и касающаяся общины в целом, оказалась заблокированной; бывший лидер оказался как без рук; несколько месяцев компьютер простоял без дела – группа захвата отнюдь не стремилась поделиться счастьем с общиной, именем которой и ради которой они сотворили справедливость.

Но история эта серьезно всколыхнула нравственную жизнь общины, подействовала оглушающе и подавляюще, возникла даже легкая паника в семьях – кто знает, может еще за чем придут. Возникали разные версии от модели «стада павианов с консервной банкой – кого банка, тот и главный», до козней кооператоров и действия архетипов большевизма. Некоторые ветераны общины даже говорили, что компьютера, как вещи загадочной и чужеродной, непонятной и враждебной, просто не должно было быть и его, слава Богу, не стало. В общем, справедливость восторжествовала. Но и община практически раскололась и прекратила существование. Кто-то не захотел пачкать мозги этой гнусной историей, кто-то безоговорочно одобрил действия «орлов», кто-то напрочь отверг их, кто-то просто прекратил ставшие дискомфортными отношения. Оставалось только гадать – то ли компьютер был тому причиной, то ли эту историю вызвало к жизни то, что уже и так созрело. Скорее всего – и то, и то. Как бы то ни было, самозванство и здесь сделало свое дело – оничтожило. Абстрактная идея восторжествовала, а живое дело и человеческие отношения омертвились.

Но «честные» самозванцы принципиальны и своими принципами поступаться не могут. При этом их совершенно не интересуют интересы других – нет у них такого интереса – они сами знают, каким путем надо идти. Как истинные Бармалеи – они знают, как всех сделать счастливыми, и с завидным упорством, решительностью и волей делают других «счастливыми». Большого труда может стоить остановить их.

Ради своих принципов самозванцы себя не жалеют, но уж и других не щадят – много тому примеров и исторических и литературных. Великий Инквизитор в знаменитой легенде Ф. М. Достоевского не пожалел и самого Иисуса Христа, упрятав его в каталажку как бунтовщика во имя христианской идеи. А чего стоят ставшие знаменитыми слова отставного генерала Александра Хейга в бытность его госсекретарем США: «Есть вещи поважнее, чем мир». Честные-не-желающие-поступиться-принципами самозванцы суть едины.

Желающие могут продолжить ряд: Великий Инквизитор, Петруша Верховенский, Александр Хейг, Нина Андреева, Б. Н. Ельцин, В. В. Жириновский… Различия в степени, но не в качестве.

А напоследок – задачка из жизни. Стоял я в очереди в молочном магазине. Точнее, было две очереди: в кассу и в отдел за творогом. В принципе, одна очередь легко переходила в другую – от кассы, выбив чек, люди становились во вторую очередь, в том же порядке той же очередности. Но некоторые решительно нарушали этот порядок – занимали сначала очередь в отдел, а потом становились в кассу, существенно опережая в итоге долготерпеливых «традиционалистов». И тут я не выдержал – пристыдил одного из мужчин, и тот молча встал в конец очереди «по справедливости». Я пристыдил второго, который стал громко кричать что-то типа «Не лезьте со своими правилами…» и из очереди не вышел. Спрашивается – кто из нас троих больше самозванец?

Кастовость чести: девичья честь и честь мундира

Самозванцам нет дела до интересов других. Они других «в упор не видят». Людей ярких, с нетривиальными идеями они нивелируют, редуцируют. Причем двояко. Либо – приклеивая им инвентаризационные бирки-ярлыки классовой, национальной и т. д. принадлежности, считают, сколько где рабочих, женщин, крестьян, аппаратчиков, русских, татар, евреев… Их интересуют не люди, а представители. В свободном обществе свободных граждан комично выглядит выдвижение человека на политический пост не потому, что он предлагает и способен реализовать (благодаря своим личным качествам) идеи, объединяющие интересы многих, а просто потому, что он представитель какой-то социально-демографической или паспортно-полицейской категории. Самозванцы же не видят трагикомизма своего отказа от личностей. Либо, и более того – слушая человека, глядя на него, думают не о том, что он говорит, не о нем, а о том, кто за ним стоит, кого он представляет – жидов, масонов, кооператоров, империалистов, аппаратчиков, а то – пришельцев-инопланетян – в общем, какую-то абстракцию из их инвентарно-складского мировоззрения.

Самозванческое отчуждение от живых людей «ума, чести и совести» – в man – ничтожит не только людей, но и сами ум, честь и совесть. Лишенные их люди образуют бессовестное, лишенное чести общество идиотов, этакую страну дураков, причем социально опасных.

Это омертвляющее все живое миропонимание подогревается погоней за призраком чести – феномена в высшей степени корпоративного. Представления о чести всегда очень конкретны, связаны с ценностями, нормативами и образцами поведения определенных социальных общностей. Есть офицерская честь, мужская честь, профессиональная честь – и у каждой профессия своя. Нет чести вообще, всегда есть какая-то конкретная честь. Конкретно-общая.

Честь и стыд при этом испытываются перед кем-то, а перед кем-то и нет. Дворянская честь – это нравственное поведение с дворянами и перед ними, но не перед смердами. Изнасиловать холопку – не стыдно, соблазнение же дворянки недопустимо – чревато утратой чести. То же касается и рыцарской чести, и профессиональной. Всякая честь кастова. В советской действительности – тотально самозванческом и кастовом обществе – это приняло причудливые формы, когда продавщица и таксист не считают покупателей и пассажиров за людей, но с большим пиететом продавцы торгуют друг с другом, таксисты возят сменщиков, врачи лечат друг друга. И так все слои, все категории: от профессиональных до национальных и возрастных.

Этот феномен корпоративности чести и стыда точно квалифицировал в свое время А. Шопенгауэр на примере «половой чести» [13] . Так, «партийный дух» женщин, согласно А. Шопенгауэру, выражается в том, что женщина ждет от мужчины решительного всего – полного обеспечения всего ее существования и детей также, мужчине же от женщины нужно только одно – удовлетворение страсти. Это, так сказать, корпоративная женская мораль. Из нее следует кодекс чести: общее мнение, что девушка не отдается ни одному мужчине – в этом случае говорят о девичьей чести, либо, что женщина отдается только тому, кто связан с нею узами брака, гарантирующего удовлетворение «женского интереса». Либо все, либо ничего – на этом основано женское благополучие. Поэтому любая, нарушившая этот простой и ясный кодекс чести, эту честь теряет, обесчещивается. В глазах отнюдь не мужчин, а в глазах других женщин – как предательница общих (и каждой) интересов.

13

Шопенгауэр А. Афоризмы о житейской мудрости (Parerga und Paralipomena). СПб., б. г. С. 119–124.

Мужская честь – отражение женской. Она связана с заботой о «неделимости ласки». И направлена она преимущественно на «соперников», неверную же ждет «отлучение», разрыв фундаментальных договорных отношений и гарантий.

В этом плане и девичья честь, и женская и мужская – не что иное, как честь мундира. Главное – не запятнать этот мундир – оболочку некоего man.

Кастовость, корпоративность чести отнюдь не устраняет возможность бесчестья и бесстыдства перед «своими», но только не по отношению к своим, к своему кругу.