Феромон

– Анна!
– И снова слышу в ответ только её «Эйвер. Эйвер». Неровный, тихий, шелестящий, словно выдох, голос, шепчущий моё имя. Он заставляет меня затаить дыхание, но сколько ни прислушиваюсь, больше ничего не слышу.

Проклятье! А я так обрадовался, что она звонила. Разволновался. Просто полный абзац. Как пацан. Может, конечно, ждал плохих новостей, только кому я вру? Я ждал, что это связано с чем угодно, только не с работой. Надеялся, она спросит как дела, чем занимаюсь. Спросит где я.

А, собственно, где я? Вернее, куда же ехать? Судя по позднему часу, в гостиницу. Только город немаленький, и вопрос, какую церковь выбрала Ива Уорд для завтрашней церемонии, остался открытым. Ответить на него мне, наверно, сможет только один человек - отец жениха. По несчастью, и мой отец тоже.

Долго расхаживаю по президентскому люксу в раздумьях. В конце концов, я не пылкий возлюбленный, что умыкнуть невесту у алтаря. И ежу понятно, что Ив не любит Ричарда, но прежде чем даст клятву, я должен открыть ей глаза на правду. Должен!

Видимо, сегодня день сложных разговоров. Сделав глубокий вздох, набираю номер, по которому не звонил больше пяти лет.

– Эйвер?

– Привет, пап.

– Эйвер!
– голос отца, родной, хрипловатый, радостный заставляет стиснуть зубы. Проклятье, а я ведь по нему скучал.
– Какими судьбами? Неужели прилетел на свадьбу?

Он частит, волнуется, шумно дышит.

– Пап, может встретимся? Выпьем по стаканчику?
– не знаю: просто хочу его видеть или действительно такие вещи по телефону не говорят.

Но он соглашается. Легко. На первый же бар, что я называю. Не думая о том, далеко ли ему ехать, удобно ли будет возвращаться. Чёрт, я до слёз отвык, когда кто-то дорожит мной настолько, что готов кинуться посреди ночи в любой конец города просто меня увидеть.

– Пап, - поднимаюсь из-за столика ему навстречу.

– Эйви!

Сердце обмирает, когда отец крепко стискивает меня в своих мускулистых ручищах, и сжимается от жалости, когда он начинает суетиться, не зная, куда пристроить свою потёртую кепку. То кладёт её рядом на стол, то мнёт в руках, то бросает на соседний стул.

А он всё же сдал. Поседел. Осунулся. Постарел. Что бы ни происходило между ними, а всё же смерть мамы сильно его подкосила. Он явно пережил её с большим трудом. И может, я несправедлив? Может, именно поэтому он уехал в другой город, что невыносимо стало жить там, где всё напоминает о маме, а не для того, чтобы связать свою жизнь с другой женщиной, матерью Ричарда, спустя столько лет.

Видимо сегодня день не только сложных разговоров, но ещё и сложных вопросов. Причём, самому себе.

– Как Габриэла?
– после третьей порции бурбона разговор более-менее налаживается, и я заказываю ещё.

– Спасибо, хорошо. Занята свадьбой. Ты как? Не женился?
– вздыхает он в ответ на мой холодный взгляд.
– Мне жаль, Эйвер. Правда жаль, что ты принимал это так близко к сердцу. Но, знаешь, всё же то, что было между мной и твоей мамой, тебя никак не касается. Я всё ждал, что ты женишься и поймёшь меня.

– Я никогда не пойму, пап. Это...
– качаю головой. Зря он поднял эту тему. Опять сорвусь. Опять поругаемся. Зря я вообще ему позвонил.

– Плохо? Неправильно?
– барабанит он по столу пальцами, пока пышногрудая официантка с богатым опытом и заниженными амбициями ставит перед нами бутылку, а затем удаляется, покачивая бёдрами, явно рассчитывая, что мы смотрим ей вслед.

– Мерзко. Отвратительно. Грязно. Это на тот случай, если хочешь знать, как я действительно к этому отношусь, - наливаю по глотку и выпиваю, пока отец откровенно пялится на её круглый зад. Не приглашаю его присоединиться, не произношу тостов. Просто пью.
– Ты дал клятву. Ты обещал быть ей верен.

– Жизнь намного сложнее, сынок, чем данные по молодости клятвы. И знаешь, пока ты не женился, наверно, мне даже не о чем с тобой говорить. Ты меня всё равно не поймёшь. И я не оправдываюсь, нет, - крутит он в руках стакан.
– Не спорю, я виноват. Виноват, что ты жил с этим. Знал про Габриэлу и других женщин. Видел мамины слёзы. Ссоры. Скандалы.

– А тебе никогда не приходило в голову, что именно поэтому я и не стремлюсь жениться?

– Хочешь предъявить мне и это?
– зло усмехается отец.
– Обвинил меня в маминой смерти. Теперь в своих личных проблемах. Ты не стремишься, потому что женат на своей работе. А ещё потому, что никого не пускаешь в свою жизнь. И я здесь вовсе ни при чём.

– Правда? Только, знаешь, если бы ты вовремя зачехлил свой выкидной ключ, может быть, всё было бы по-другому. И мама была бы жива. Не ушла бы из дома в проливной дождь, не попала бы под машину.

– Она ушла не из-за меня, - рывком выпивает отец. Морщится, закрывает рот тыльной стороной ладони, передёргивается. В отличие от меня, пить он никогда не умел и, видимо, так не научился.
– Я устал тебе объяснять. Да, я ездил в тот день к Габриэле. И мы с мамой поссорились. Но не из-за этого. Я поклялся, что не расскажу тебе. Что никому не расскажу. Но, чёрт побери, Эйвер, если это встало между нами, я думаю, она меня простит, - он брезгливо вытирает рот.
– Фу! Из какой козлиной мочи они делают этот бурбон, - кривится, наливает только в мой стакан.
– Я больше не буду, но ты пей.

– Думаешь, надо? Что же такого ты решил мне рассказать?

– Помнишь, - вздыхает он, - как раз накануне той ссоры приезжал твой товарищ с медицинского факультета. Дэвид, кажется. Ему для исследований требовался материал. Я в этом мало что понимаю, но что-то было связано с наследственностью, да?

– Отлично помню. Он брал у тебя разные образцы для проведения анализов. Но причём здесь ваша ссора?

– В общем, - он снова принимается мять свою кепку, снова кладёт её на стол и поднимает на меня глаза. Серые, дымные, испещрённые мелкими чёрными точками. У меня такие же, только темнее и без этих вкраплений. Дождливый цвет, как говорила мама.
– Эйв, Ричард не мой сын.

Я не сразу въезжаю. Нет, я вообще не въезжаю. Как такое может быть? Столько лет они ругались с мамой из-за него. Столько лет отец жил на два дома из-за того, что там рос Ричард. Регулярно встречался с Габриэлой. И это не считая всех тех побочных баб, на которых он до сих пор падок. И вдруг... Ричард не его сын.

– Я сам узнал об этом накануне того самого дня. Узнал, что она так сильно меня любила, что готова была на всё.

– Мама? И что же она сделала?
– отодвигаю стакан. Что-то и мне резко перехотелось пить.