Физик

Ветки, как скрюченные пальцы, тянулись вниз, не касаясь его, но намекая: мы знаем, кто ты. Листья не шелестели — они нашёптывали. В одном месте дерево было разорвано молнией, но не сгорело. Его кора почернела, а в расселине светился мох. Из другого ствола рос гриб, как ухо. Всё здесь было живым, слишком живым.

Камни — с символами. Не современными, не просто славянскими. Древнее. Старше рун, старше алфавита. Каждый шаг отзывался в земле, как будто он наступал не на грунт, а на спину чего-то большого.

Идолы. Один — с двумя лицами. Второй — с клыками, как у медведя. На ветвях — пучки сухих трав, связанные волосами. На одном дереве — след когтей, но высота… слишком высокая даже для медведя. Слишком длинные полосы.

— Это… всё настоящее? — выдохнул Олег, стараясь не оступиться на корнях.

— А ты разве думал, что вы в своём мире настоящее видели? — спросила Марфа, не оборачиваясь. — У вас всё — иллюзия. Стекло, металл, шум. Здесь — не больше, но глубже.

— Но это... магия?

— Нет, — сказала она. — Это память. Земли. Воды. Ветра. Люди забыли, но корни — нет. Мир — не ваш. Вы — его гости. Некоторые — случайные, а некоторые… званные.

Олег замер.

— Званные?

— Ты слышал зов, верно? Перед тем, как…

— …как в меня врезалась машина, — договорил он. — Да.

— Не все слышат. А те, кто слышит, могут пройти. Но пройти — не значит остаться.

Они остановились у развилки. Марфа коснулась одной из еловых ветвей, шепнула что-то, и та — отогнулась в сторону, открывая тропу, которой раньше не было.

— Что ты сейчас сделала?

— Попросила, — спокойно ответила она. — Деревья слышат. Если ты не рубишь их, а говоришь — они отвечают. Даже людям.

Олег долго смотрел на неё.— Вы… вы ведь не обычная старуха, да?

— А ты — не обычный курьер. В этом наша первая правда.

Она улыбнулась. Без насмешки. Как бабушка, увидевшая, как внук сделал первый шаг.

— А кто вы?

— Я — та, кто помнит. А ты — тот, кто забыл. Вот мы и встретились.

— Почему я?

— Потому что ты верил. Пока другие забывали — ты читал. Мечтал. Хотел попасть в сказку, не ради власти, а ради смысла. А сказка, знай, помнит таких.

Олег стоял в тени дерева, потрясённый. Впервые за долгое время он не чувствовал, что теряет себя. Он чувствовал, как вспоминает.

Марфа коснулась его руки.

— Боишься?

— Да. Безумно.

— И правильно. Кто не боится — тот не нужен. Смелые ломают. А испуганный, но идущий — такой меняет.

И они пошли дальше. Лес за их спинами закрылся.

Тропа вывела их к деревне.

Она не казалась большой — не больше дюжины хат. Соломенные крыши, деревянные стены, увитые мхом заборы. Всё как в иллюстрациях к сказкам, только без глянца и чистоты. Земля — топкая, мокрая, но живая. У ворот — резной шест с тряпками и костями — оберег.

Марфа не стала стучать — просто прошла, и ворота сами приоткрылись, будто давно знали её шаг.

— Мы пришли в деревню? — спросил Олег, пятясь от курицы, что взлетела с возгласом и клюнула его в ногу.

— В Селище. Старое. Упрямое. Люди тут — как земля: тёплая, но медленная.

Первые взгляды были из-за штор. Потом — из-за заборов. Один ребёнок выбежал на улицу, но тут же был втащен обратно. Женщина, несшая коромысло, оступилась, глядя на Олега, и пролила воду.

Марфа кивнула в сторону одной из хат.

— Сидят, думают, кто ты. Леший? Упырь? Или просто дурной знак.

— Дурной знак — это я с утра в зеркало, — буркнул Олег, чувствуя, как пот выступает на висках.

Вдруг из дома вышел мужчина — широкоплечий, с плетёной бородой и топором за поясом. Он подошёл, не торопясь, глядя на Олега с прищуром.

— Он с тобой? — спросил у Марфы.

— Со мной, — кивнула она.

— Он живой?

— Живее многих.

— А не леший ли?

Олег поднял руки.

— Я не леший. Я — человек. Я… ну… издалека.

— Из какого роду?

— Э… рода Гринписова, — промямлил он. — Курьерова. По линии физиков.

— Он говорит как лукавый, — прошептала старуха за спиной. — Слова как змеи шипят. А одёжа-то у него… чужая.

Марфа повернулась к толпе.

— Он — не наш. Но и не враг. Я его веду. А значит — он под моей защитой.

— Он не дух? — спросил мальчик, выглядывая из-за юбки матери.

— Если я дух, — вздохнул Олег, — то самый неуклюжий в истории. У духов, насколько я знаю, не болят колени и не сбиты локти.

Несколько человек хмыкнули.

— Покажи-ка ему хлев, да баню, — сказала Марфа. — А не вздумает кто его трогать — с тем я потом поговорю по-своему.

Она посмотрела на Олега.— Ты пока помолчи. Пусть привыкают к виду. К голосу. А то, чего не знают — боятся.

— Я и сам боюсь.

— И правильно. У страха — два брата: осторожность и понимание.

Хлев оказался действительно хлевом. Запах был такой, будто каждая коза здесь хранила вековую обиду на человечество. Но баня… баня была почти святыней. Низкая, тёмная, с перекошенной дверью, но внутри — жарко, сухо, и пахло то ли мятой, то ли чем-то ещё, что можно было назвать "лесной тишиной".

— Вот и твой чертог, — усмехнулся деревенский мужик, ставя на скамью свёрток с сухой рубахой и парой лаптей. — Не жалуйся. Лучше, чем на болоте.

Олег кивнул.— Спасибо.

— О, гляди, говорить начал, — удивился мужик и вышел, не дожидаясь ответа.

Он остался один.

Печка потрескивала, капли с потолка падали в жестяное корыто, издавая ритм. Он снял рваную одежду, выжал из неё воду, натёр плечи куском мыла, которое пахло дегтем и едва уловимым мёдом.

Он сел, обняв колени, и уставился в камни.

Где я? Почему? И… что теперь?

Разум метался. Логика пыталась найти опорные точки — правила, физику, знакомое. Но ничего не подходило.

Он вспомнил Марфу.

"Шёпот — это память мира". "Ты верил — значит, тебя позвали."

Он выдохнул.

— Ладно… мир. Если ты живой — дай знак.

Он поднял ладонь к огню. Просто так. И вдруг — дым из печи повёлся, как змея. На секунду — не более. Он потянулся в сторону его руки, потом рассыпался, будто засмеялся.