Флавиан. Армагеддон
Шрифт:
Ну ладно! Всё-таки мы с Флавианом, наконец, вошли в дверь самого известного европейского храма, посвящённого Божьей Матери!
Кто бывал под сводами больших древних католических соборов — Кёльнского, миланского Дуомо или того же Нотр-Дам де Пари, тот знает по опыту то ощущение собственной ничтожности и подавленности, которое возникает от пребывания в них.
Сумрачные готические своды, стрельчатые острые арки — тёмные, каменные, возносящиеся над твоей головой и словно зависающие над ней подобно домоклову мечу, грозя обрушить гнев «справедливого, но строгого» Бога на «падших грешников»,
Те, кто религиозного чувства не имеют, обычно чувствуют просто холодную неуютность и стремление выйти поскорей наружу, «на свет Божий».
Насколько же отличается это ощущение чуждости и чопорной надменности обстановки в таких готических соборах от чувства благоговейного трепета, возникающего в душе человека, входящего в православный храм, особенно старый и «намоленный»!
Побывав и помолившись во многих русских, греческих, афонских, сербских и болгарских православных храмах, я каждый раз с радостным удивлением убеждался — Господи, как же здесь хорошо!
И в маленьких афонских параклисах, и в Успенских соборах Московского Кремля и Троице-Сергиевой Лавры, и в недостроенной громаде храма Святого Саввы Сербского в Белграде, и в сельской бедной церкви в какой-нибудь заброшенной российской глубинке, — везде есть чувство: это Дом Отца. Дом моего Отца, а значит, мой Дом!
Бог ощущается здесь не как Владыка Грозно-Справедливый, следящий из-под купола: а ну-ка, кто тут согрешил, ату его!
Нет, гамма ощущений, от трепетно-покаянной до радостно-умилённой, всегда движется в русле текущей свыше неисчерпаемой реки Божьей Любви, ограждаемой, словно берегами, Его Отеческими сильными и ласковыми ладонями!
И потому в такой Храм хочется идти, в нём хочется молиться и быть причастным совершающимся дивным Таинствам, его хочется унести с собой и в себе, им хочется стать самому — «не в брёвнах Божий Храм, а в рёбрах!» — чтобы Тот, Чьё присутствие так сладко ощутимо в Его Доме Молитвы, не покидал тебя ни на секунду!
Чтобы Он жил в тебе и царствовал в твоей душе, как Сам Сын Божий заповедал нам, открыв, что «Царствие Божие внутрь вас есть!» (Лук. 17:21).
Внутри Нотр-Дам де Пари этого чувства не возникало.
Мы с Флавианом постояли у западной стены собора, дождались мрачновато-торжественного церемониального выхода процессии «рыцарей» в белых плащах с красными «иерусалимскими» крестами на левом плече и «дам» в чёрных плащах, с такими же красными крестами на том же месте.
«Рыцари» пронесли мимо нас в алтарь носилки с водружённым на них ажурным золотым сооружением, являющимся хранилищем Тернового Венца Господня.
Вслед за носилками прошли в процессии два русских священника в подрясниках и епитрахилях с поручами, за ними замыкающая группа католических — не то священников, не то монахов — не разобрал!
Поскольку после продвижения процессии проход в центральную часть храма служители перекрыли «аэропортовскими» ремешками на никелированных металлических стойках, войти туда мы не смогли, и дожидались окончания католической службы и начала поклонения Венцу в уголке храма на доставшихся нам двух свободных стульях.
—
Слушай, отче! — тихонечко спросил я Флавиана, нагнувшись к его уху, — а как ты думаешь, Венец — настоящий, тот самый, что Господу на главу воины надевали?— Не знаю! — пожал плечами Флавиан. — А как ты думаешь, насколько это важно?
— Не знаю! — теперь пожал плечами я. — Вот ты мне и скажи, ты же мой духовник и наставник.
— Мне, например, не важно, подлинный ли это Терновый Венец или его точная копия, или не точная копия, а художественное изображение, причём изображение, сделанное «аутентично» из терния или написанное на холсте или на иконной доске.
Ведь мы поклоняемся не свёрнутым в кольцо колючкам, а освятившим их добровольным Страданиям Царя Славы, вместо драгоценной царской короны принявшего на чело издевательское орудие пытки!
Мы целуем символ великой Божьей Любви, сконцентрированной в каждой капле Крови, пролитой Господом во время Его мучения. Мучения, избавляющего человеческое естество от «вируса» греха.
Святой Крови, собранной Им и поданной нам в Евхаристической Чаше как Всесильное и Совершенное Лекарство — «во исцеление души и тела, во оставление грехов и в Жизнь Вечную»!
Вот мы с тобой промыслом Божьим оказались здесь и имеем возможность прикоснуться к святыне, почитаемой много веков как подлинный Терновый Венец Господа Иисуса Христа!
Причём не важно — был ли этот венец на главе Спасителя или нет, но уже та благодать Духа Святого, которая изливалась на поклоняющихся ему с верою и лобызающих в нём неизреченный подвиг Христовой Любви, настолько освятила этот Венец за многие века, что для всего христианского мира он стал тем самым подлинным Терновым Венцом Спасителя.
А сколько миллионов христиан, благочестивых российских жителей, от Крещения Руси до наших дней так и ушли в Вечность, не повидав Святой Земли, Горы Афонской, не приложившись ни к Терновому Венцу здесь в Париже, ни к Дарам Волхвов в Агиу Павлу, не приклонив колена в Кувуклии Гроба Господня в Иерусалиме!
И, думаю я, многие из них достигли святости столь дивной, что большинству нынешних паломников, объехавших благодаря деньгам и самолётам все мирового значения святыни, до их высоты духа и не дорасти!
Да вспомни хоть Марию Египетскую или святых мучеников Вонифатия и Фотинию! Каковы мы и где они?
Так что прикладывайся, Лёша, к этому Терновому Венцу как подлинному Венцу Христову, и так же благоговейно делай это у нас в Покровском, когда целуешь тот венец, который ты привёз из Иерусалима, из арабской сувенирной лавки, и который мы освятили на Страстной Седмице в Великий Пяток!
Помни слова Спасителя: «Безумные и слепые! что больше: дар или жертвенник, освящающий дар?» (Матф. 23:19). Соответственно: что больше — прутья с колючками или благодать Духа Святого, освятившая их на страждущей главе Мессии и освящающая до сего дня каждую икону и каждую церковную святыню!
Вот, как-то так…
— Спаси тебя Христос, отче! — я поцеловал его плечо в выцветшем подряснике. — Я понял! Кажется, уже народ пошёл прикладываться…
— Пошли! — Флавиан тяжело поднялся со стула и похромал в сторону алтаря.