Флибустьер

Антуан Герье первым делом обошел фрегат, задавая вполне профессиональные вопросы. Разве что количество их выдавало набушмаченного салагу. Оглядев мою каюту, удовлетворенно гмыкнул, после чего соизволил испить красного вина из Бордо, которое Кике налил нам из пятилитрового серебряного кувшина, украшенного на боках барельефами в виде галеонов, в четвертьлитровые серебряные кубки с барельефами в виде каравелл.

— Как будем вести дела: по-честному или поровну? — первым делом спросил я.

Интендант Антуан Герье предупредил меня, что соленая рыба на аукцион выставляться не будет. Разве что остатки, которые не заинтересуют бравых французских военных моряков. Поэтому цена на треску будет произвольной, как договоримся.

Антуан Герье оценил улыбкой мой вопрос и ответил:

— Пожалуй, поровну будет интересней.

Мы обговорили количество бочек, необходимых для снабжения эскадры, накрутили двадцать процентов на среднюю цену по местному рынку, которые поделили поровну. Экипажу фрегата тонко намекнут, что двадцать процентов пошли интенданту за то, что не потребовал скидку на столько же процентов при покупке большим оптом. Впрочем, даже если бы матросы узнали, что я закрысил десять процентов, никто бы не возбухал. Французы убеждают себя, что не считают деньги в чужом кармане и что на моем месте каждый бы поступил так же. Они предпочитают тратить силы на то, чтобы оказаться на моем месте.

— Где выгрузить рыбу? — спросил я.

— Корабли сами будут забирать, я пришлю разнарядку, — пообещал интендант.

— Это займет много времени, — предупредил я.

— Нам некуда спешить. Ждем прихода эскадры из Тулона, а она будет не скоро, — сообщил он.

На следующий день мне привезли два чека на брестский банк — плата за рыбу и мои премиальные, — и накладную, какому кораблю сколько бочек выдать (к борту призов подходили баркасы и катера и забирали то, что им положено), а также приглашение к адмиралу Анн-Иллариону де Костентину, графу де Турвиль, на стодвенадцатипушечный флагманский линейный корабль «Королевское солнце». Так понимаю, корабль получил название от Людовика Четырнадцатого, который скромно величал себя Королем-Солнцем.

С моего капитанского катера флагманский линейный корабль «Королевское солнце», особенно кормовая его часть, напоминал небольшой лайнер, построенный в середине двадцатого века, с зачем-то покрашенной, подобно корпусу, в черный (при ближнем рассмотрении оказался темно-синим) цвет надстройкой. Впрочем, корпус был не только темно-синим. Верхние и нижние кромки пушечных портов всех трех палуб и пространство между ними пересекали по две полосы, выкрашенные, как догадываюсь, в золотой цвет, но то ли малевали по синей краске, то ли сверху натекло, в итоге получилось что-то фекально-взрослое. Носовая фигура была в виде солнца и покрашена в золотой цвет. Здесь стекать синей краске было неоткуда, поэтому первоначальный цвет сохранился. Над кормой поработали особенно старательно. С каждого борта к ней прилепили по трехъярусному балкону в форме морской раковины, соединив их в районе ахтерштевня. Иллюминаторы были прямоугольными, из толстого стекла. В среднем ярусе — самые большие. Обе «ракушки» в замысловатых завитушках резьбы, выкрашенной в золотой цвет. Украшены резьбой были и борта надстройки рядом с балконами. Самое интересное, что здесь первоначальный золотой цвет сохранился немного лучше, напоминая детскую неожиданность. Говорят, это самый большой корабль из существующих ныне. Длина флагмана по главной палубе пятьдесят три с половиной метра, ширина — четырнадцать с половиной, осадка — почти семь, а водоизмещение около двух с половиной тысяч тонн. Вооружение: на гондеке — двадцать восемь тридцатишестифунтовых пушек, на мидельдеке — тридцать восемнадцатифунтовых, на опердеке — двадцать восемь двенадцатифунтовых и на верхних палубах и в каютах надстройки — двадцать шесть фальконетов, четырех- и шестифунтовых. Построено судно двадцать три года назад, но снаружи выглядит свежо. Под бушпритом несет парус-блинд, на фок- и грот-мачтах прямые главные паруса, марсели и брамсели, а на бизань-мачте главным был латинский парус, а над ним небольшой крюйсель. Как мне сказали, экипаж по штату тысяча двести человек, но сейчас около девятисот.

Линейным кораблем (линкором) «Королевское солнце» называют потому, что сражается, построенным в линию с другими кораблями своего флота. За три англо-голландские войны, произошедшие в этом веке, в которых поучаствовала и Франция на стороне англичан, адмиралы пришли к выводу, что сражаться надо, построив оба флота в линию, с небольшим — около кабельтова — расстоянием межу кораблями или, как еще говорят, мателотами. Мателот — это первый корабль за своим передовым в кильватере. Такой строй получил название кильватерной колонны или линии баталии. Каждый корабль стреляет в находящийся напротив него. Чтобы не получилось биться со слишком слабым или слишком сильным, в линию включали только корабли первых трех рангов. К первому рангу относились имевшие более ста пушек у французов и девяноста у англичан и голландцев, ко второму — более восьмидесяти, к третьему — более пятидесяти. То есть, «Королевское солнце» — линкор первого ранга. Мой фрегат с его сорока четырьмя пушками (погонные и ретирадные не считаются, потому что не делают взнос в бортовой залп) относился к четвертому рангу, который начинается с обладателей тридцати восьми, линейным не являлся, но, как мне говорили, иногда бывает включен в линию, в хвост ее. К пятому рангу относятся те, у кого от восемнадцати пушек, а к шестому — от шести. В свою очередь каждый флот делят на три эскадры — авангард, которым командует вице-адмирал, центр под командованием адмирала и арьергард под командованием контр-адмирала. Впрочем, у каждой эскадры мог быть свой адмирал, которому помогали вице- и контр-адмиралы, а командующий центром считался старшим. Эскадры несут разные флаги и называются по этим флагам. У французов авангард — это эскадра синего флага, центр — белого, арьергард — бело-синего, а у англичан — синего флага, красного и белого.

У борта покачивался на маленьких волнах прямоугольный деревянный понтон метра четыре на двенадцать для швартовки малых плавсредств. С понтона на борт корабля вел трап не трап, а замысловатая деревянная лестница с перилами. На матросах линкора что-то типа формы — синяя короткая куртка поверх рубахи, заправленной в короткие широкие штаны, а на головах головные уборы самые разные, но чаще клеенчатые цилиндры или вязаные колпаки. Цилиндры с завязками, иначе денег на них не напасешься. Все матросы босые. Только у караульных были белые чулки и тупоносые кожаные черные башмаки. У офицеров преобладали темно-синие жюстокоры с желтыми обшлагами, подпоясанные желтыми широкими шарфами, завязанными бантом на правом боку. Скорее всего, это цвета данного корабля. Слева на кожаном ремне, спрятанном под шарфом, висела шпага. Кюлоты из тонкой светло-коричневой кожи. Решил бы, что это лосины, но лося в Западной Европе редко найдешь, на всех морских офицеров не хватит. Обуты в низкие сапоги с отворотами. Мне непонятна мода морских офицеров на сапоги. Такое впечатление, что они холят по палубам по колено в воде. Такое случается во время сильного шторма, но офицеры обычно пережидают шторма в каютах или на шканцах, которые редко заливает сильно. На головах офицеров шляпы самых разных фасонов, но преобладают шириной с тележное колесо. Наверное, чтобы ветром легче сдувало.

У того офицера, что встретил меня у трапа — лет шестнадцати, тонкого и гибкого, не ходил, а вальсировал — шляпа из черного фетра с загнутыми сбоку вверх полями и кокардой из желтого металла в виде солнца. Из-под шляпы на плечи ниспадали черные, завитые локоны, изрядно напудренные, отчего казались с проседью. Их давно не мыли, чтобы легче было укладывать. Безволосое лицо напудрено шафраном, благодаря чему создавалось впечатление, что юноша болеет желтухой. На левой щеке две черные мушки, на правой — три, которые, уверен, прикрывают юношеские угри. Одет в жюстокор из золотой парчи с цветочным узором и алой атласной подкладкой. На каждом рукаве по три золотые пуговицы, на накладных карманах — по пять и по одной на кюлотах, и все калибром миллиметров тридцать. Черные бархатные кюлоты были заправлены в черные сапоги без отворотов, но с красными каблуками. Я даже не засмеялся, увидев это напудренное чучело. И только потому, что от него так воняло немытым телом и жасминовыми духами, что мне пришлось плотно сжать челюсти, чтобы не стошнило на надраенную, белую палубу флагманского линейного корабля.

— Полковник Александр де Кофлан, виконт де Донж, командир фрегата «Альбатрос», — представился я в промежутке между двумя позывами тошноты.

— Симон де Костентин, лейтенант, — назвался юный вахтенный офицер и показал жестом, чтобы я следовал за ним: — Адмирал ждет вас.

— Родственник адмирала? — задал я вопрос, когда мы шли к кормовой надстройке и шлейф вони сносило не на меня.

— Племянник, — ответил юноша тоном, который должен был сказать мне: «Как вы все задолбали меня этим вопросом! Блестящий, во всех отношениях, молодой человек и без протекции сделает карьеру!».

Возле каждой из трех дверей надстройки стояло по паре мушкетеров с мушкетами, поставленными на палубу у правой ноги и придерживаемыми за ствол правой рукой. В капитанскую каюту вела крайняя левая дверь. На ней был нарисован герб — вверху на белом горизонтальном поле два перекрещенных, черных якоря, посередине на горизонтальном синем — стилизованная золотая лилия, а внизу на белом — красный то ли побритый лев, то ли непричесанный леопард, шагающий в прошлое, высунув длинный язык, загнув хвост до шеи и выпустив длиннющие когти. Как догадываюсь, это герб графа де Турвиля.

Приоткрыв дверь и заглянув вовнутрь, юноша доложил:

— Полковник Александр де Кофлан, виконт де Донж!

После чего кивнул мне головой, разрешая войти. К счастью, сам он закрыл за мной дверь, оставшись снаружи. В закрытом помещении я бы не выдержал ароматовую атаку и заблевал всю капитанскую каюту, довольно просторную, заполненную светом, попадавшим через четыре больших прямоугольных иллюминатора, два бортовых и два кормовых. Слева от двери, рядом с иллюминаторами, стоял прямоугольный стол, судя по количеству стульев, на пятнадцать персон, во главе которого сидел на единственном стуле с высокой спинкой мужчина лет пятидесяти в парике из волнистых волос каштанового цвета и длиной до плеч, не припудренных. Выбритое лицо с печальными карими глазами, длинным ровным носом, небольшим ртом с выпирающей, нижней губой, раздвоенным подбородком. На шее повязан красный шарф. Жюстокор светло-коричневый и с золотым цветочным узором, напоминающим тот, что у племянника, но пуговицы черные, вроде бы агатовые. Из рукавов выглядывают кружевные манжеты белой рубахи из тонкого полотна. На безымянном пальце левой руки массивный золотой перстень-печатка с барельефом в виде двух перекрещенных якорей. Я представлял себе адмирала Анн-Иллариона де Костентина, графа де Турвиль, немного другим, но у меня редко совпадет портрет, составленный по рассказам о человеке, с тем, какой он на самом деле. Перед адмиралом стоял золотой бокал с широкой подставкой и барельефами в виде солнца с искривленными лучами. У противоположного конца стола справа сидел и скрипел гусиным пером, макая его в серебряную чернильницу, пухлый монах с загорелой лысиной, обрамленной коротко подстриженными, черными волосами с проседью, и холеными, белыми руками, одетый в черную шелковую рясу. По левую руку от него лежала стопка белой дорогой бумаги, по правую — стоял серебряный узкий и высокий стаканчик с гусиными перьями, а по центру — оловянная кружка, из которой монах отхлебнул, дописав предложение. Мода сейчас такая — держать секретарем монаха. Наверное, так дешевле. Третьим в каюте был седой слуга, который, спиной ко мне, возился в широком буфете у кормовой переборки между иллюминаторами. На нем были синяя короткая курточка, черные короткие и широкие штаны, белые чулки и покрашенные в красный цвет сабо.

Ответив на мое приветствие, граф показал рукой на стул с низкой спинкой слева от себя. Взгляд у него был вроде бы рассеянный, но я почувствовал, что меня раскладывают по полочкам или разбирают на составные части, оценивая рыночную стоимость каждой. У французов поразительное умение любое свое чувство или мнение переводить в ливры или другие денежные единицы. Просите у любого француза, и он, не задумываясь, ответит, на сколько ливров (франков, фунтов стерлингов, долларов…) потянула его ссора с соседом или прошедшая мимо девушка, а уж про свой последний оргазм сообщат с точностью до денье.