Фома Гордеев

– Слушайте!
– возмущенно воскликнул веселый секретарь.
– Это, извините, дико! Это, чёрт возьми... я первый раз вижу!

– Милый человек!
– ласково сказал Фома.
– Аль он не стоит трепки? Не подлец он? Как можно за глаза сказать такое? Нет, ты к ней поди и ей скажи... самой ей, прямо!..

– Позвольте, - дьявол вас возьми! Да ведь не за нее же только вы его отдули?

– То есть как не за нее? А за кого?
– удивился Фома.

– За кого? Я не знаю... очевидно, у вас были счеты! Фу, господи! Вот сцена! Вовеки не забуду!

– Он, этот самый, кто такой?
– спросил Фома и вдруг засмеялся.
– Как он кричал, - дурак!

Ухтищев пристально взглянул в лицо и спросил его:

– Скажите - вы в самом деле не знаете, кого били? И действительно за Софью Павловну только?

– Вот - ей-богу!
– побожился Фома.

– Чёрт знает что такое!..
– Он остановился, с недоумением пожал плечами и, махнув рукой, вновь зашагал по тротуару, искоса поглядывая на Фому.
– Вы за это поплатитесь, Фома Игнатьич...

– К мировому он меня?

– Дай боже, чтобы так... Он вице-губернатора зять

– Н -ну -у?!
– протянул Фома, и лицо у него вытянулось.

– Н -да-с. Говоря по совести, он и мерзавец и мошенник... Исходя из этого факта, следует признать, что трепки он стоит... Но принимая во внимание, что дама, на защиту коей вы выступили, тоже...

– Барин!
– твердо сказал Фома, кладя руку на плечо Ухтищева.
– Ты мне всегда очень нравился... и вот идешь со мной теперь... Я это понимаю и могу ценить... Но только про нее не говори мне худо. Какая бы она по-вашему ни была, - по-моему... мне она дорога... для меня она -лучшая! Так я прямо говорю... уж если со мной ты пошел -и ее не тронь... Считаю я ее хорошей стало быть, хороша она...

Ухтищев услыхал в голосе Фомы большое волнение, взглянул на него и задумчиво сказал:

– Любопытный вы человек, надо сознаться...

– Я человек простой... дикий! Побил вот, и - мне весело... А там будь что будет,..

– Боюсь - нехорошо будет... Знаете, - откровенность за откровенность, - и вы мне нравитесь... хотя - гм!
– опасно с вами... Найдет этакий... рыцарский стих, и получишь от вас выволочку...

– Ну уж! Чай, я еще первый раз это... не каждый день бить людей буду...сконфуженно сказал Фома. Его спутник засмеялся.

– Экое вы -чудовище! Вот что -драться дико... скверно, извините меня... Но, скажу вам, - в данном случае вы выбрали удачно... Вы побили развратника, циника, паразита... и человека, который, ограбив своих племянников, остался безнаказанным.

– Вот и слава богу!
– с удовольствием выговорил Фома.
– Вот я его и наказал немножко...

– Немножко? Ну, хорошо, положим, что это немножко... Только вот что, дитя мое... позвольте мне дать вам совет... я человек судейский... Он, этот Князев, подлец, да! Но и подлеца нельзя бить, ибо и он есть существо социальное, находящееся под отеческой охраной закона. Нельзя его трогать до поры, пока он не преступит границы уложения о наказаниях... Но и тогда не вы, а мы, судьи, будем ему воздавать... Вы же - уж, пожалуйста, потерпите...

– А скоро он вам попадется в руки-то?
– наивно спросил Фома.

– Н -неизвестно... Так как он малый неглупый, то, вероятно, никогда не попадется... И будет по вся дни живота его сосуществовать со мною и вами на одной и той же ступени равенства пред законом... О боже, что я говорю! комически вздохнул Ухтищев.

– Секреты выдаешь?
– усмехнулся Фома.

– Не то, чтобы секреты, а... не надлежит мне быть легкомысленным... Ч-чёрт! А ведь... меня эта история оживила... Право же, Немезида даже и тогда верна себе, когда она просто лягается, как лошадь...

Фома вдруг остановился, точно встретил какое-то препятствие на пути своем.

– А началось это ведь с того, - медленно и глухо договорил Фома, - что вы сказали - уезжает Софья Павловна...

– Да, уезжает... Ну-с!

Он стоял против Фомы и с улыбкой в глазах смотрел на него. Гордеев молчал, опустив голову и тыкая палкой в камень тротуара.

– Идемте?

Фома пошел, равнодушно говоря:

– Ну и пусть уезжает...

Ухтищев, помахивая тросточкой, стал насвистывать, поглядывая на своего спутника.

– Не проживу я без нее?
– спросил Фома, глядя куда-то пред собой, и, помолчав, ответил тихо и неуверенно: - Еще как...

– Слушайте!
– воскликнул Ухтищев, - я дам вам хороший совет... человек должен быть самим собой... Вы человек эпический, так сказать, и лирика к вам не идет. Это не ваш жанр...

– Ты, барин, говори со мной попроще как-нибудь, - сказал Фома, внимательно прослушав его речь.

– Попроще? Я хочу сказать - бросьте вы думать об этой даме... Она для вас -пища ядовитая...

– Вот и она говорила то же, - угрюмо вставил Фома.

– Говорила?..
– переспросил Ухтищев.-Гм... Вот что... А не пойти ли нам поужинать?

– Пойдем,- согласился Фома и вдруг ожесточенно зарычал, сжав кулаки и взмахивая ими.
– Пойдем, так пойдем! И так я завинчу... так я, после всего этого, раскачаюсь - держись!

– Ну, зачем же? Мы - скромненько...

– Нет, погоди!
– тоскливо сказал Фома, взяв его за плечо.
– Что такое? Хуже я людей? Все живут себе... вертятся, суетятся, имеют каждый свой пункт... А мне - скучно... Все довольны собой, а что они жалуются - врут, сволочи! Это так они, - притворяются для красы... Мне притворяться нечего - я дурак... Я, брат, ничего не понимаю... Я думать не умею... мне тошно... один говорит то, другой - другое... А она... эх! Знал бы ты... я ведь на нее надеялся... я от нее ждал... чего я ждал? Не знаю!.. Но она -самая лучшая... И я так верил -скажет она мне однажды такие слова... особенные... Глаза, брат, у нее больно хороши! Господи!.. Смотреть в них стыдно... Ведь я не то что с любовью к ней, - я к ней со всей душой... Я думал, что, коли она такая красавица, значит, около нее я и стану человеком!

Ухтищев смотрел, как рвется из уст его спутника бессвязная речь, видел, как подергиваются мускулы его лица от усилия выразить мысли, и чувствовал за этой сумятицей слов большое, серьезное горе. Было что-то глубоко трогательное в бессилии здорового и дикого парня, который вдруг начал шагать по тротуару широкими, но неровными шагами. Подпрыгивая за ним на коротеньких ножках, Ухтищев чувствовал себя обязанным чем-нибудь успокоить Фому. Всё, что Фома сказал и сделал в этот вечер, возбудило у веселого секретаря большое любопытство к Фоме, а потом он чувствовал себя польщенным откровенностью молодого богача. Откровенность эта смяла его своей темной силой, он растерялся под ее напором, и хотя у него, несмотря на молодость, уже были готовые слова на все случаи жизни, - он не скоро нашел их.

.
– Э, батенька!
– заговорил он, ласково взяв Фому под руку.
– Так нельзя! Только что вступили вы в жизнь и - уж философствуете! Нет, так нельзя! Жизнь -для жизни нам дана! Значит -живи и жить давай другим... Вот философия! А женщина эта - ба! Да разве в ней весь свет уж так и сошелся клином?

Я вас, если хотите, познакомлю с такой ядовитой штукой, что сразу от вашей философии не останется в душе у вас ни пылинки! О, за -амечательный бабец! И как она умеет пользоваться жизнью! Тоже, знаете, нечто эпическое. И красива, Фрина, могу сказать! И как она будет вам под пару! Ах, чёрт! Право же, это блестящая идея, -я вас познакомлю! Надо клин клином вышибать...