Форпост
Шрифт:
Пустела бутыль с белесой жидкостью, глаголили беспечные пьяные языки, и лилась в его сознание информация, тут же выстраивающаяся в разнообразные версии…
– Так вот, вызвал он нас на приговор, так сказать, - вещал бродяга обиженным голосом. – И вижу: сомневается, вижу поблажка нам выйти способна… В церкви мы были, ага. После службы. А тут, откуда ни возьмись, пацаненок входит, от горшка вершок. Но серьезный такой, деловой, как сто китайцев… И одет по-поповски, в черное все… И словно не Федор - всемогущий хозяин тут, а он, ребятенок. Меня аж в дрожь кинуло, когда его увидел, сам не знаю, почему… Посмотрел на нас глазами темными, жуткими,
– Что за мальчик такой? – спросил Серегин, испытывая внезапную сухость в горле.
– Мельком-то я его раньше видела, - сказала женщина. – Вроде, малец, как малец. – Но в храме другой он был, состоявшийся…
– Как? – удивленно спросил Серегин.
– Ну, даже не знаю, взрослый, умудренный словно, что ли… - Она повела бровями, подыскивая иное определение, однако в нетрезвости своей такового не нашла и замолчала, понурясь.
«Состоявшийся» … - Эхом отдалось в сознании Серегина.
– Ну, вот, - нарушил тишину бородатый мужчина. – Баба там одна есть, ее это сынок, так слышал. Из Москвы прибыла. Красивая, тут… не отнять. Аней зовут. Добрая девка, хорошая. Я когда у Его Преподобия двор убирал, пирогом меня угостила. Глаза такие… словно смеются…
У Серегина больно кольнуло сердце.
– И что? – спросил невольно дрогнувшим голосом. – В любовницах она у него?
– Да ты что! – хрипло и неприязненно откликнулась женщина. – Его Преподобие… хоть и выгнал нас, но – поделом, слова о нем низкого никогда не скажу… Как сродственница она ему, с женой его не расстается, а жена – художница, картины рисует – залюбуешься! Но – суровая баба, сущий прокурор, отец Федор куда душевнее … Но любит ее – страсть! Я это сразу поняла: мы и церковный двор обихаживали, и вокруг ихнего дома дорожки мели каждый день, можно сказать… Все видела!
Вскоре, преклонившись друг к другу головами у затухающего костра, бродячие люди заснули. Опустевшая бутыль валялась под их истоптанными башмаками.
– Храни вас Бог! – пожелал им Серегин, шагая в нарождающийся рассвет.
Теперь, благодаря, вероятно, Высшим силам, недремлюще надзирающим за ним, он узнал многое, и путь его прояснился. И видел он рытвины почвы под ногами, и колдобины, и знал, что находится в этой жизни не напрасно, и все еще впереди.
Он сумел поспать в какой-то ложбинке пару часов, хотя травяные мошки объявили ему безжалостный джихад, а после нашел ручей, где сполоснул воспаленное, зудящее от укусов насекомых лицо и прополоскал стянутый сухостью рот.
После пошел к дороге, но тут услышал стрекот вертолета. Затаившись в кустах, пригляделся к небу, к кружащей в ней каплевидной голубой стрекозе с затемненным выпуклым стеклом фюзеляжа.
По его душу, точно…
Только какая из враждующих сил его ищет? Община или же кавказский клан, наверняка горящий жаждой мести? А может, в данном случае интересы совпали?
Вертолет прочесывал расстилающуюся под ним местность на низкой высоте, очень тщательно и планомерно. Однако, полет определялся запасом горючего, и вскоре винтокрылая машина, совершив изящный пируэт едва ли не над головой Олега, пошла прямым курсом на базу, растаяв в свежем утреннем небе.
Он же заторопился к трассе. Выхода было два: либо выбираться из кущ природы к опасной цивилизации, либо – затаиться в устроенном убежище, переждав там первоначальную горячку начавшейся за ним охоты.
Он спустился с крутого низкого склона к асфальтовому полотну, притаившись в запыленной заросли высокого боярышника. Противоположная обочина была плоской и заканчивалась уже убранным полем кукурузы с валявшимися на нем редкими гнилыми початками и серыми полусгнившими стеблями.
Дорога была пуста, но не успел он как следует устроиться в зарослях, послышался шум приближающейся машины, и тут же увидел полицейский «шевроле», тормозящий напротив пятачка его затаения.
Машина остановилась и из нее вышли двое молодых парней в форме и в бронежилетах. Один - лет тридцати, явно с опытом службы, другой - совсем молоденький парнишка. Постояли на солнце, озираясь по сторонам.
Эти сегодня спали в теплых постелях, с женщинами, потом вкусили горячий завтрак и, обласканные поцелуями жен, чистые, накрахмаленные и наутюженные, отправились на службу Отечеству. А может, частным лицам и своему карману. Рукава их рубашек и штанины брюк отличали безукоризненные стрелки вдумчиво прошедшегося по ткани утюга.
Вот же, попал! Теперь – замри, как клоп под струей дихлофоса!
Один из полицейских потянул ко рту микрофон рации, растягивая крученый шнур и произнес что-то невнятное, ветерок сорвал его слова, не донесшиеся до слуха Олега.
Через считанные минуты к их бело-голубой колымаге с «люстрой» на крыше подрулил огромный черный «джип», из которого вышла парочка крепких светловолосых парней в одинаковых черных футболках. Один из парней небрежным жестом поманил блюстителей порядка к себе, и мановению его пальца те подчинились беспрекословно.
Эти парни – высокие, прекрасно сложенные, дышащие уверенностью, здоровьем выносливых спортсменов, несли на себе отпечаток какой-то светлой независимой силы, и не было в их облике ни единого признака ущербности, присущей племени развязных циничных «братков» или же военизированной сосредоточенной угловатости клана служивых сыскарей. Они определенно входили в какое-то сообщество с каркасом собственной иерархии, но прикидывать – в какое именно, у Серегина попросту не было ни секунды. Как бы ни были симпатичны ему эти подтянутые ребята с открытыми лицами, они являли собою опасность и опасность нешуточную.
Полицейский, получив, видимо, необходимое указание, вдумчиво закивал, направившись обратно к служебной машине. Джип развернулся и отправился обратно в сторону городка.
Не успел он скрыться, к блюстителям порядка подъехала другая машина: тоже - джип с затемненными стеклами, и на сей раз выкатилась из него небритая кавказская братия в золотых цепях и в турецкой коже куцых курточек.
Состоялся разговор: с обильной жестикуляцией со стороны кавказцев и мрачными кивками полицейских. На лица служителей закона легли тени вынужденного многотерпения к типам, как чувствовалось, малосимпатичным им, но обладающим, тем не менее, перевесом в спорном диалоге.