Фрагменты жизни. Детство, предъюность

– Отсидел год, иду в Волмангу, - мы поговорили, не видя друг друга. Утром, когда я проснулся, его уже не было.

В армию Ивана взяли сразу же после нашей встречи. Был ли он на фронте - не знаю. После демобилизации он жил в Вильнюсе, где служил в КГБ его старший брат Георгий. Работал на кирпичном заводе, получил жесточайший силикоз. Последний раз мы встретились у меня в Москве, когда он, по совету врачей, ехал избавляться от силикоза жарким климатом Узбекистана. Там он пробыл неделю и вернувшись домой, был избавлен от всего сущего.

Итак, мое образование, на этот раз, закончилось. Возвратившись в "Передовик", впрягся в сельхозработы. Кроме чувства потерпевшего фиаско, была и радость возвращения: прошла тоска по дому - это был первый, в мои пятнадцать лет, отрыв от семьи. Тогда не было и в мыслях, что всего через год, в 16-ть, покину семью и деревню навсегда.

Весной 1943 года, в феврале, взяли на всеобуч (Всеобщее военное обучение). 1926 года рождения в колхозе было 4 человека. Всеобуч проходил по так называемой 110-часовой программе. Брали на месяц; вместе с военным обучением пилили лес. Сборы проходили на Маромицком лесопункте, в 15 километрах от Опарино. Всего было 200 человек, сведенных в два отделения. Начальник учебного пункта - лейтенант из Военкомата; командиры отделений - комиссованные по ранению. Командиром моего отделения был Жилин Василий Павлович. Построил, и обходя строй, вывел меня: " Этот симпатичный парень будет моим помкомвзвода". Ростом, для своих лет, я был высоким, но по коммуникабельности не дотягивал до Опаринских или Красносельских ребят: наш медвежий угол не располагал к общительности. Вскоре произошла стычка с группой дерзких ребят из села Красное. Один из них взял мою чашку, и поев кашу, оставил её невымытой. Меня это возмутило и на секунду осмелев, надел чашку на его голову. Это был опасный вызов, и я тоскливо ожидал неминуемую расплату. Среди этой группы ребят был физически крепкий парень Миша Шубин. Он, видимо, не желая зреть унижения своего командира, не разрешил "фас".

...Еще эпизод. В казарме наигрывает гармошка.

Командир взвода идет, слышит музыку: вижу его

улыбку. Вдруг через какое-то время он, разъярён-

ный, врывается в казарму и делает мне жёсткий

выговор:

– Почему во взводе такая распущенность? Не можешь наладить дисциплину! Вот твой дядя Василий Титович держал подчиненных в руках!

Оказывается, ему пожаловался зав. клубом: гармонь ребята взяли без разрешения. А с дядей Василием он был на каких-то военных сборах или служил в армии вместе. Только у них были сборы взрослых мужчин, а мы 16-летние.

На этих сборах я стал комсомольцем:

...Под вечер построили человек 30, объявили:

– Идем в райком комсомола.

Прошагав 15 километров, в райцентр пришли часов в 12 ночи. За полчаса нам выписали и вручили комсомольские билеты и сразу же отправились обратно.

До этого со мной никто не говорил о комсомоле, как впрочем, и после. Вплоть до войны с Японией в Монголии, я не помню какого-либо участия в комсомольской жизни, хотя за это время, поработав в колхозе, успел послужить в трех учебных частях и повоевать с немцами.

Находясь на всеобуче, я пережил первое сильное потрясение в своей жизни.

...Получил письмо из дома, пишет тетя Тася:

"...сообщаем - твой отец Алексей, после ранения проходивший лечение в госпитале, ... числа умер".

У меня перехватило дыхание: я знал, что он в гос-

питале, но не мог предположить, что может уме-

реть. Читаю дальше: "...твоя бабушка Неонила

умерла...числа".

Но это уже перебор: из глаз полились слезы.

Я пошёл в штаб: дали увольнительную на 5 дней.

Дома было тихо и печально: бабушка, по-видимому, не пережила известие о гибели своего сына-первенца.

Вплыло из памяти.

...Я сижу на телеге рядом с отцом: мы едём по лесному туннелю опаринской грунтовки.

Конец августа первого года войны. Вечереет,

знобкий холодок. Прямо в створе просеки багровеет оранжевая лента заката - мы едем к ней. Я смотрю на нее, и в какой-то момент меня охватывает безотчетный страх: возникает явное ощущение связи зловещей ленты над лесом с полыхающей где-то за горизонтом кровавой войной.

Кругом было тихо: слышались поступь лошади и шипение колес по грязи. Причины для особого волнения не было: ни отец - по брони, ни я - по малолетству не являлись в то время военнообязанными. Но та заря знала наше недалекое будущее, как и то, что я сижу бок- о- бок с отцом в последний раз.

Мама тяжело переживала несчастье, но обстоятельства жизни не давали ей времени для скорби: трое малых детей (Алеше не было и года), колхозные лошади, домашний скот. Всё требовало непрерывной, изнуряющей работы.

После смерти отца, мама получила от начальника госпиталя довольно пространное письмо, написанное от руки, и безусловно им самим. Такое письмо, особенно поразительно в сравнении с беспардонным равнодушием нашего времени. Отец был рядовым, и одним из многих умирающих в госпитале. У начальника такого учреждения во время войны работы - выше головы. Но настоящий врач, чувствующий страдания больных, так же чувствовал боль невосполнимой утраты родных умерших пациентов, и в тех сложнейших условиях считал своим долгом поддержать их. Да, было время- были люди.

Возвращаемся на всеобуч.

110 часовая программа, вместе с заготовкой леса, пройдена. Нам объявили - "остаёмся пилить лес" - его очень много ещё на корню. В первую же ночь, после такого "подарка", несколько десятков человек утекло по домам. Мы с Мишей Ржаницыным подались во вторую. Ночь была морозной, дорога торной; перед уходом и в пути мы ничего не ели, в одной деревне немного посидели. 80 километров за сутки прошли

довольно легко. Побег с военных сборов в военное время! Но нашелся здравомыслящий и списал проступок на наше несовершеннолетие.

Пришло лето 1943 года, Жизнь продолжалась убогой, голодной: работа без просвета. Горе, вместе с похоронками, пришло в большинство семей. Стало тепло, ожила природа. Молодость и ощущение взрослости, после военных сборов, придали оптимизма и желания, хотя бы на короткое время развеять всеобщее уныние. Из трех деревень один я играл на гармошке. С начала войны не было молодежных вечеринок. Организатором выступила тетя Тася. Она сговорилась с подругами: устроить в воскресенье вечеринку. Выходных в летнюю пору в колхозе не было, вечера же некуда не сгинули. Меня упросила поиграть. Собрались в срединной деревне Сухинская: в основном девчата, взрослых ребят нет, трое призывников и парень, годом моложе. Я играл "русскую", простые танцы. Танцевали девчата.

Эти вечеринки стали еженедельными:

...Глухая ночь. Молодежь идет по деревне, играет

гармошка и звучит песня:

– По деревнюшке пройдём - не осудите тётушки,

скоро в армию уйдем - спите без заботушки.

От "тётушек" никогда не слышалось ни осуждения, ни жалоб на беспокойную ночь. Думаю: умаявшись на работе, они спали крепко. А молодежь расходилась, когда уже небо светлело, а с раннего утра - на работу.

Мой товарищ- Миша Ржаницын с вечерки уходил с девушкой. Мне нравилась Лида Маслова. Перед войной, мы некоторое время жили в её доме. Тогда я её "не видел", сейчас же она засияла в моих глазах. Лида была на год старше, круглолицая, голубоглазая, с вдернутым носиком. Светлые волосы, зачесанные назад, широко и обильно покрывали затылок и плечи. Фигурка девушки была изящной, с некоторой деревенской полнотой, не смотря на скудость питания военного времени. Шли недели, но поговорить с ней не решался. Своими мыслями о Лиде я поделился с Мишей. Он: