Фрагменты жизни. Детство, предъюность
Шрифт:
левую ногу.
Битва моментально закончилась. Притихшие противники взвалили меня на санки и к бабушке, которая одиноко жила в избушке- баньке и правила вывихи. Она определила трещину голени и наложила лубок
Потом меня увезли домой. Ночь я провел без сна. Днём приехал фельдшер Степан Михайлович, ощупал опухшую ногу и изрек: "Перелом". Мама на это: "Егоровна сказала -"трещина". Степан Михайлович, с неудовольствием, что у него какая-то бабушка отняла первородство диагноза: "Трещина, трещина - п р о д о л ь н ы й пере-лом!" Ногу перебинтовали и уложили на мешочек с зерном. Не менее двух недель я пролежал, сколько-то ходил с костылем, еще с полгода хромал из-за растяжения связок. В дальнейшем нога никогда (тьфу, тьфу) не напоминала о необходимости перерыва и на взрослой войне.
После окончания начальной школы я должен был ехать учиться в неполную среднюю школу,
...Мы с мамой идём в больницу. Лето, тепло, я босой. Пройдя бывший свой хутор, на корчевке корчевке заходим на хутор к Ончуровым, где еще живут. Хозяйка посылает дочь Веру за клубникой; я впервые вижу такую крупную землянику.
На обратном пути из больницы зашли к фотографу.
Эстонец Лив нас запечатлел своим огромным
фотоаппаратом: мама стоит не привычно-напряженно и я - маленький, босой и несколько растерянный.
Поход в больницу, вероятно был связан с какой-то консультацией, которую не мог обеспечить наш Степан Михайлович.
...Как-то ранней весной я тяжело заболел. В дымке далекого детства возникает плохо освещенная изба, я - десятилетний, долгие недели лежу на лавке у щелявистой стены, в лихорадке. Лихорадка - означает не болезнь, а попытка этим словом определить сейчас тогдашнее моё состояние. В условиях, где фельдшер на два десятка деревушек в 5 - 10 дворов, разбросанных по серпантину двух речек на куске тайги в тысячу квадратных километров, никто не знал, кто чем болеет. Я часто впадал в беспамятность с галлюцинациями; очнувшись от боли, тупо смотрел в темный потолок, стонал, когда она накатывала снова, поуспокоившись - засыпал. Иногда передо мной вставало озабоченное лицо мамы. Хорошо помню: ощущая уход в небытие, то ли из- за страха, то ли из - за детского эгоизма, мне очень не хотелось уходить одному. Иногда видел жилистые руки бабушки, которая приходила из своей деревни, садилась возле и улещала: "Миша, поешь пряничка- то". Вот он наяву этот пряник - квадратик печенья, исколотый мелкими дырочками, который и сейчас бы съел с удовольствием, а в то время болезни, вместо желания поесть, глядя затуманенными глазами на желтый уголок около губ, во мне поднимался тошнотный позыв, заставлявший отклонить голову, отвернуться, но слабость не давала уйти от раздражителя. Горячка с видениями была может с неделю, другую, а потом уже с сознанием долго освобождался от слабости, вытянувшей жизненные соки.
Как-то утром проснувшись и поев через мамины руки, я решил встать: приподнявшись и спустив ноги - в голове у меня всё поплыло, завихрилось, и я снова завалился в своё логово. Пока научился сидеть - прошло ещё несколько дней. Наконец, начал ходить по избе, опираясь на стол, подоконники. Удивляло, что в окно видна травяная зелень, солнечный свет. Когда заболел, ещё кое-где лежал снег, из темно-бурой земли не проклюнулась трава, деревья и кусты топорщили голые безжизненные ветви.
И вот я осмелился выйти из избы. Сторожко прошёл крытый затемнённый двор, вышел из калитки между хлевом и амбаром в огород. Полдень летнего дня играл солнцем. От яркого света глаза непроизвольно закрылись - остановился. Попривыкнув, глядя через смеженные веки, нетвердыми шагами по изумрудному шелку молодой травы прошёл на середину огорода и лёг под березой. Я видел и слушал тихо шепчущиеся листья на фоне сине-голубой бездны. Моя детская душа, не обезображенная шрамами житейских колдобин, распахнулась перед безбрежно - небесным чудом гармонии и красоты. Кроме видимого, ещё что-то витало в прозрачном, напоенном запахами лета, воздухе: оно наполняло незнакомым чувством умиротворенности и единения с природой. Медленно плывущие кисейные ватки облачков уносили страхи - волнения прошедшей болезни, чуть струящийся теплый ветерок ласкал и навевал будущее. Природа входила в меня благой вестью, наполняя неизъяснимым блаженством. Наверное, это и был тот душевный подъем, который принято называть счастьем. Это была реакция в связи с перенесенной болезнью. Но в моей жизни бывали редкие минуты единения с природой и не связанные с пережитой опасностью.
В деревне не было моих ровесников. Один из двоюродных братьев Миша был на два года моложе, поэтому не всегда был интересен для общих дел. Напротив нашего дома жили Рогачевы. Их сын Аркадий был на три года старше меня и обычно мы с ним ходили на рыбалку, за грибами и ягодами. С нами иногда ходила его младшая сестра Валя, которая была года на три моложе меня. Их отец раньше был председателем колхоза.
...Собираем чернику: я, Аркадий и Валя. Ягод
много - сизо-темно-синие.
Обычно брали с собой корзины, или другую крупную посуду и так называемую "набирушку" - кружку. Корзина где-то стояла, ягоды собирались в кружку, а потом высыпались в корзину. У Аркадия в тот раз вместо корзины был котелок.В лесу тихо, только у уха - комариный писк; вдруг плаксивый голос Вали:
– Аркаша, я в твой котелок вступила!
Аркаша, еще не видя, но ясно представляя свою катастрофу, разряжается громкими, но печатными ругательствами
Аркадий еще до войны успел окончить железнодорожный техникум. На войне командовал артиллерийской батареей- уцелел. После войны работал в Перми, на железной дороге, в звании генерал- директора.
Еще воспоминания из малого детства - времен начальной школы.
...Мы -ребята, сидим на берегу Белой, около мель- ницы, загораем ( хотя это понятие не было в обиходе деревни). Сын мельника инициирует, пока отца на мельнице нет, поход за сушеной рыбой, хранящейся в помещении. Лезем через слив на водяное колесо, по рабочим колесами шестерням привода в техническом этаже, на второй этаж, к жерновам. Поднимаемся наверх, в склад зерна, где из ларя и набираем мелкую сухую рыбёшку.
Вспомнив эти походы взрослым, я был испуган задним числом. Любой прорыв воды на водяное колесо, да и просто вернувшийся мельник поднял затвор и запустил мельницу: моментально ожившие колеса- шестерни перемололи бы всех, кто в это время был в " походе".
...В деревне Телегинской произошел пожар, сгорело три дома. Был сенокос, дома - только малые дети и древние старушки. Пока прибежали взрослые с лугов - пожар уже миновал пик. Дома были крайние, ветер дул от деревни. Так что делать было ничего не нужно. Люди молча смотрели на огонь; хозяева домов были в отчаянии, женщины плакали.
Вдруг один из погорельцев Петр Маслов схватил своего младшего сына Митю и пытался бросить в огонь. Но Петра тут же облепили стоящие рядом женщины и мужчины: Митя был пока спасен.
Будто бы Митя, играя с двумя мальчиками, принес спички и разжег костер у дома.
Пожар оставил без всего три семьи и Петр,
кроме боли за утрату своего имущества, еще чувствовал и вину перед соседями.
В дальнейшей жизни Мити проклятия, лившиеся на его голову во время пожара, обернулись трагедией: его обнаружили в реке с переломанной рукой. В связи с этим был осужден и посажен некий Яков Н., имеющий в народе кличку "Яша Сера". Яков - сварливый старик-рыбак из соседней деревни. Произошло, по-видимому следующее: Яша едет на лодке проверить морды в своем езе. Ез -перегородка русла реки: сверху жерди, в воде - колья и еловые вершинки. Кое- где оставлены ворота, туда ставятся морды. Морда- сплетенная из прутьев ивы ловушка с коническим отверстием, куда рыба входит, а обратно выйти не может. Яша едет и видит: Митя на его езе, поднял морду, с известной целью. Увидев хозяина еза, он оцепенел. При виде явного покушения на свою собственность, Яша осатанел и саданул веслом по Митиной руке. От дикой боли, не осознавая происходящее, выпустив морду, Митя рухнул в воду. И утонул. Мог ли Яков спасти его? Если Митя упал со стороны еза, где был на лодке Яша, то можно было попытаться Мите помочь. А если он упал по другую сторону - Яков не успел бы ничего сделать. А наихудшее: Яша потерял самообладание от того, что изуродовал Мите руку - "концы в воду".
Гибель Мити потрясла людей, не привыкших к зверству.
В начале 60-тых я намеревался написать рассказ; одной из тем был этот случай. Но проявившаяся болезнь пресекла мое намерение - излишние эмоции. Совсем недавно вспомнились те далекие события и получили неожиданное осмысление.
В разговоре с братом Николаем, я спросил: "Кто снаряжал маму в последний путь?" Он: "Домик сделал Петр Маслов.- её двоюродный брат". В моем сознании возникла фигура сына Петра -Вени, с которым в детстве я
удил рыбу и плавал в лодке стрелять уток. Вспомнился его бедный брат. И тут я понял, почему трагическая участь Мити держалась в моем сознании - он мой родственник. Потом оказалось, что он хотя и родственник, но на поколение дальше.
А вообще в наших краях люди жили бедно, но дружно: соблюдались старинные нравственные устои. Уголовные преступления были редчайшим исключением. В нашем колхозе я не помню случаев воровства. Замков, практически, не знали. Были любители выпить и покуражиться, но пили только в немногие праздники. Да и что пить? Водка - денег нет, самогон - тюрьма. К каким- то торжествам варили пиво и редко - брагу. Редкие пьянки - редкие драки, кроме детских. Убийств на моей памяти не было, хотя охотничье оружие - почти в каждом доме. Но произошёл- странный случай в Сухинской.