Фрам — полярный медведь

Ему была известна другая, более правдивая сказка, без заколдованных медведей.

Сказка о том, как однажды охотник-эскимос застрелил медведицу, как связанного медвежонка отнесли в стойбище и бросили в угол хижины; о том, как он уцелел только благодаря счастливой случайности. Поэтому Фрам вовсе не торопился знакомиться с родичами мальчика. Боялся как бы встреча не кончилась плохо.

Повернув мальчику голову, он лапой подал ему знак стоять на месте. Тот послушался, понимая, что заколдованному медведю нужно повиноваться. Странным казалось только, почему он молчит. В стариковских сказках ясно говорилось, что заколдованные медведи умеют петь, плясать и разговаривать. Этот же всего только пляшет.

Чтобы узнать, говорит ли и этот медведь, он решил себя назвать:

— Меня зовут Нанук. А тебя как?

Фрам заурчал в ответ. Когда-то его научили писать палочкой на песке: «ФРАМ».

Но произнести свое имя было другое дело. Даром речи он не обладал. Он был всего лишь дрессированным медведем, а не заколдованным.

Нанук был разочарован. Заколдованный медведь не разговаривает! Он ждал большего. Впрочем, может быть, медведь говорит не на эскимосском, а на другом языке, как говорят белолицые рыболовы и охотники на тюленей, чьи корабли каждый год заходят в их фиорд, чтобы обменять крепкие напитки, ружья, патроны, дробь, порох и бусы на шкуры белых медведей, тюленей, песцов и черно-бурых лисиц. Такая возможность не была исключена.

На первых порах, желая удивить заколдованного медведя, он позвал его, чтобы показать свои игрушки. Фрам последовал за ним вдоль изгиба бухты до суженного льдами устья фиорда. Там у Нанука были спрятаны все его сокровища. В тени, куда никогда не заглядывали солнечные лучи, у него была построена из льда и снега круглая хижина с ледяными окнами и входом, похожим на устье печи, — точная копия настоящих ледяных хижин, в которых живут эскимосы.

Маленькая хижина, построенная маленьким человеком.

Оттуда, засунув по локоть руку, Нанук вытащил пару маленьких, вырезанных из кости, лыж. Потом коньки, тоже костяные. Рыболовные крючки, клубок волосяной лески.

Желая убедиться, насколько восхищен Фрам, мальчик вскинул на него глаза.

— Погоди, это еще не все… — сказал он. — Приготовься увидеть такое, чего ты уже наверно не ждал…

Из тайника в глубине маленькой хижины он вытащил ржавый нож с отломанным концом, лук и стрелы с костяным наконечником, маленькое копье, сделанное по образцу тех, которыми бьют тюленей, несколько стреляных гильз, наконец пращу.

Достав все эти предметы, он разложил их рядком, поднялся на ноги и уперев руку в бедро, стал ждать, что скажет, как выразит заколдованный медведь свое изумление и одобрение.

Может быть, он думал, что одним мановением лапы тот обратит его игрушки в настоящее, смертоносное оружие, которым охотились его отец и все его родичи. Это вовсе не удивило бы его. Ведь именно так происходило в сказках о заколдованных медведях! Когда встретишь такого медведя, достаточно пожелать чего-нибудь, чтоб твое желание тотчас исполнилось. Его поэтому не удивило бы, если бы его маленькая хижина вдруг выросла, лыжи и коньки тоже, потом копье и лук со стрелами. Если бы сломанный нож обратился в грозный клинок, а тот, что он носит за поясом — другая железка, выброшенная за ненадобностью кем-то в их хижине, — в кинжал, которым убивают медведей.

Все это нисколько не удивило бы его. Зато его очень удивило, что заколдованный медведь смотрит на его сокровища совершенно равнодушно.

И в самом деле, Фрам смотрел на них с совсем другими чувствами, и, обладай он даром речи, вероятно, мог бы много чего сказать по этому поводу.

Как непохожи были эти игрушки на те, которыми играли ребята в далеких теплых странах! Мячи. Серсо. Жестяные заводные автомобили. Триктрак. Разноцветные кубики. Занимательные книжки с рассказами и с картинками. Плюшевые медведи с бусинками вместо глаз. Смешные плюшевые обезьянки с музыкой в животе. Губные гармошки. Паяцы на пружинах. Волшебные фонари. Воздушные шары… Да мало ли еще чего!

Все игрушки Нанука представляли собой его будущее оружие. Оно еще не было смертоносно, так как он изготовил его сам, по собственному разумению из того, что было брошено другими. Все они подражали настоящему охотничьему оружию, тому, которым ему предстояло пользоваться через несколько лет, когда он начнет охотиться на белых медведей, песцов и тюленей: ножи, топоры, копья, луки, стрелы…

Он жил, повинуясь суровым законам Заполярья, где охота и рыбная ловля составляют основное занятие людей чуть не с младенческого возраста.

Так же, как и медвежонок, которого Фрам оставил на высоком берегу острова, Нанук был прирожденным охотником. Фрам еще раз погладил его по голове с нежностью, понятной только ему самому.

— Я вижу, ты ничего не говоришь, — молвил разочарованный Нанук. — Если ты действительно заколдованный медведь, обрати все это в охотничье оружие. Ну пожалуйста!

Фраму хотелось ему удружить! Ему всегда было приятно доставлять ребятам радость и удовольствие. Но этот эскимосский мальчик требовал от него невозможного. Он попробовал развлечь его смешными цирковыми фигурами и направить его мысли по другому руслу; отобрав у него удочку, он сбалансировал ее на кончике носа; метнул ножом в цель, вонзив его в верхушку игрушечной хижины из льда и снега.

Нанук не проявил особого восторга.

На что ему заколдованный медведь, который занимается шутовскими выходками вместо того, чтобы обратить игрушечное оружие в настоящее?

Значит, это не заколдованный, а просто впавший в детство, поглупевший медведь. Может, и вовсе лишившийся рассудка, вроде того выжившего из ума старика в их стойбище, который то смеется, то плачет беспричинно. Зовут его Бабук. Когда-то давно, рассказывают другие старики, он был самым искусным, непревзойденным охотником, замечательным стрелком, рука которого ни разу не дрогнула. Однажды он нашел на берегу выброшенный волнами ящик с какого-то разбитого бурей корабля. В ящике оказались бутылки, а в бутылках жидкость, которая обжигала глотку, как огонь. Охотник выпил одну бутылку, другую, третью… Пил, пока не потерял рассудок. С тех пор он ни к чему не пригоден: сторожит хижины, детей и женщин, когда мужчины уходят на охоту. Жалуется, плачет, кривляется, поет, смеется, катается по земле, и никто уже больше не спрашивает его, что ему надо. Все называют его дармоедом.

Таким был Бабук, наказание и позор своего племени. И именно таким казался теперь мальчику этот медведь, который даже не был заколдованным: самый обыкновенный белый медведь!

Отбросив всякую робость, Нанук посмотрел на Фрама с таким же презрением, с каким смотрели в их племени на старого сумасшедшего Бабука. Раз медведь этот не был заколдованным, он уже не внушал ему ни страха, ни удивления. Какой от него прок, если он даже не умеет разговаривать, не в силах обратить его игрушки в настоящее оружие, с которым можно было бы побежать в стойбище и поразить всех, стариков и детей!..

Фрам почувствовал происшедшую в маленьком эскимосе перемену.

Он вопросительно заурчал, требуя, казалось, ответа:

— Что у тебя на уме? Мне не нравится этот взгляд!

Действительно, Нанук теперь смотрел на него иначе. В голове его зрела жестокая и честолюбивая мысль, достойная прирожденного охотника. В их племени убить белого медведя считалось подвигом, о котором все потом рассказывали целый год, а то и два или больше, сопровождая рассказ восторженными похвалами, потому что слава охотника растет пропорционально числу убитых медведей.