Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
Мориака всегда занимала проблема Зла. Однако, в отличие от Бернаноса, который мыслил Зло как автономную сущность, для Мориака оно возникает в результате заблуждения и утраты любви. Ведь никто не может поручиться, что он не причинил страдания окружающим. Эта способность человека сеять вокруг себя зло, пусть даже невольно, позволяет понять, почему и мире, созданном Мориаком, так затруднен и проблематичен доступ к подлинным человеческим ценностям.
Как и персонажей Бернаноса, персонажей Мориака можно разделить на «святых» и «грешников». Но для «святых» Мориака — детей или взрослых, сохранивших детскую
Есть у Мориака и персонажи, которых обличает искренняя набожность, оборачивающаяся, однако, либо религиозным конформизмом, либо «фарисейством»: истовая вера, рождающая в человеке иллюзию собственной непогрешимости, идет рука об руку с душевной черствостью, догматизмом и нетерпимостью.
Облик жизни в ее сложившихся формах определяют в художественном мире Мориака многочисленные нравственные мертвецы, чье существование проходит под знаком эгоизма и своекорыстия. Цельные в своей негативной сущности, эти персонажи играют вспомогательную роль. Подлинными героями Мориака являются люди, заблудившиеся на «путях любви». Глубочайший трагизм их положения и судьбы проистекает из противоречия между стремлением к духовному освобождению и необходимостью прибегать для этого к таким средствам (будь то брак по расчету или хладнокровно обдуманное убийство), которые в нравственном плане уравнивают этих героев с персонажами «отрицательными»: деградация героя, его подчинение окружающей жизни оказываются прямым следствием его протеста и незаурядности.
Писатель-реалист, Мориак видел, что идеалы его героев не могут найти своего воплощения. И, однако, он питал глубокую гуманистическую веру в неистребимость Добра. В этом, по Мориаку, залог нравственной значительности человеческого существования.
Frangois Mauriac: «Trois recits» («Три рассказа»), 1929; «Plongees» («Поверженные»), 1938.
Рассказ «Престиж» («Le rang») входит в книгу «Поверженные».
Престиж
I
— Уже вернулась? Ты не пошла на кладбище?
В ответ мужу Ортанс Беллад только пожала плечами. Глядя, как жена, округлив короткие толстые руки, снимает шляпу с черной вуалью, он понял, что она в ярости.
— На кладбище? Да, как же, на кладбище! Когда я увидела перед церковью фургон похоронного бюро, я решила, что хоронят кого-то еще. Но нет, он, оказывается, приехал за бедняжкой Эммой. Я не могла поверить собственным глазам; Огюст перевозит тело своей сестры в Лангуаран, в фамильный склеп. Он себе ни в чем не отказывает! Это уж слишком. Люди, которые много лет живут на наш счет… Всем известно, во что обходится теперь
перевозка тела. Ты не находишь, что это переходит все границы? — добавила она с затаенной угрозой.— Разумеется, это роскошь… Но нужно понять Огюста: его отец, его мать, его сестра Эдокси похоронены в Лангуаране. Нельзя же, чтоб Эмма, последняя в семье, оказалась в общей могиле…
— Чувствительность — дело похвальное, но не на чужой счет. Я так и скажу Огюсту: если он настолько богат, чтобы перевозить Эмму в Лангуаран, больше ничего от нас не получит; теперь всем приходится туго.
Эктор Беллад промолчал, но Ортанс хотела, чтобы ей перечили.
— Ты не согласен со мной? — настаивала она. — Я прекрасно вижу, что ты меня не одобряешь.
Из-за развернутой газеты послышался примирительный голос:
— Только один Огюст и остался… И мне, увы, известен его возраст! Мы ровесники: шестьдесят шесть лет… Он не будет нам дорого стоить…
— Прости! Он не будет нам стоить ровным счетом ничего, раз у него достаточно денег, чтобы перевозить Эмму в автомобиле.
Эктор сложил газету. Его лысина порозовела — признак крайней встревоженности.
— Надеюсь, ты не попрекнула этим Огюста во время церемонии?
— За кого ты меня принимаешь? Я только спросила: «Вы перевозите тело в Лангуаран?» Он кивнул головой… Как ни в чем не бывало…
— Но больше ты ничего не добавила?..
— Нет, я только сказала «а?», достаточно выразительным тоном, само собой…
— Ты извинилась за меня? Ты сказала, что у меня встреча с маклером?
Да, она извинилась за него. Но Огюст Дюпруи удивился, как это его кузен не пришел… Он, вероятно, не видел ничего особенного в том, что Эктор упустит продажу урожая.
— Знаешь, этот его обалделый вид, он все повторял: «Не пришел? Не смог прийти?»
Поскольку Эктор прошептал: «Мне следовало бы…», она возмутилась:
— Ты сошел с ума! Я-то ведь там была!
Он ничего не ответил. Жена расхохоталась бы, признайся он ей, что в ранней молодости они с Огюстом были неразлучны. Она бы в это не поверила или стала бы его презирать. Он возвращался на пятьдесят лет назад и снова видел деревенскую комнату у бабушки Дюпруи, деревянный балкон, юношу, обнаженного по пояс, с гантелями в раскинутых руках. Это был Огюст в то лето, когда они сдали первый экзамен на бакалавра. Комната выходила на юг, на массив гелиотропов и китайской гвоздики.
— Вечерком я попытаюсь повидать Огюста… Чтобы выяснить эту историю с перевозкой, — поторопился добавить Эктор.
— Он, разумеется, занял необходимую сумму… Но тем хуже для тех, кто рискнул своими деньгами: я и слышать о них не желаю. Конечно, я не оставлю Огюста без средств, но об этом счете похоронного бюро пусть и не заикается. Дюпруи всегда любили пускать пыль в глаза. Эти дамы себе никогда ни в чем не отказывали: прислуга, приемный день, ты ведь помнишь?
Эктор заметил, что многие годы Огюст все же и сам зарабатывал как коммивояжер дома Мокудина.
— Да, но даже в те годы приходилось выплачивать им ренту…
— Это было их право: так завещала моя мать.
— Ну и что! У меня, на их месте, хватило бы деликатности отказаться; я предпочла бы обойтись без прислуги.
— Подумай, Ортанс, что ты говоришь? Наши кузены должны были прежде всего думать о своем положении в обществе. На нас стали бы показывать пальцем.
Он попал в цель. Г-жа Беллад опустила голову.
— Я не спорю… Но это еще не значит, что нужно платить за перевозку в автомобиле… Если уж без этого не обойтись, мы могли бы предоставить им наш склеп. Правда, там остается всего два места.