Французская революция: история и мифы

Общая оценка Н.И. Кареевым исторической роли французского абсолютизма, особенно со второй половины XVII в., носила крайне негативный характер. И если в начальный период своего существования абсолютная монархия ещё совершала, по его словам, некоторую созидательную ("органическую") работу, то после смерти Кольбера она стала тормозом для развития страны, которая с этого времени вступила в эпоху "государственного расстройства", "экономического разорения", "задержки в развитии", продолжавшуюся вплоть до Революции XVIII в. Любопытно, что в общем курсе новой истории Н.И. Кареев даже счел излишним подробно освещать данную эпоху, именно потому, что с точки зрения прогресса она являла собою "застой", а то и "возвращение вспять" [193] .

193

Кареев Н.И. История Западной Европы в новое время. Т. 2. С. 536.

Знакомясь с кареевской характеристикой дореволюционной Франции Старого порядка, человек, знакомый с реалиями русской истории, думаю, не мог не испытывать ощущения d'ej`a vu: описанные историком порядки до боли напоминают картины российской действительности в изображении оппозиционных самодержавию публицистов. Однако в названных работах Н.И. Кареев избегал прямых сравнений французского абсолютизма и русского самодержавия, хотя упоминание о том, что Россия до 1905 г. принадлежала к числу абсолютных монархий [194] , показывает, что он относил оба государства к одному типу. О том же свидетельствует и единственное в его книге об абсолютизме обращение к примеру из русской истории, когда, объясняя разницу между законотворчеством при сословной и абсолютной монархиях, автор вдруг предлагает "отвлечься на минуту от истории Запада" и заводит речь о различиях в процедуре принятия "Соборного уложения" Алексея Михайловича и Свода законов Российской империи Николая I [195] . Такая, несколько неожиданная иллюстрация русским примером рассуждений, строившихся до того на французском материале, давала понять, что, по мнению историка, исторический процесс в обеих странах идет в общем направлении.

194

Кареев Н.И. Западноевропейская абсолютная монархия. С. 5, 386.

195

Там же. С. 119-120.

Однако подобная, пусть даже имплицитная, констатация сходства в развитии французской монархии Старого порядка и Российской империи предполагала вывод о неизбежности в России такой же революции, какая покончила с абсолютизмом во Франции. Тем более таким выводом было бы чревато открытое отождествление двух указанных типов государственности. Видимо, поэтому Н.И. Кареев, ограниченный в названных работах цензурными рамками, напрямую такого отождествления и не проводил.

Но он это сделал в книге "Великая французская революция", вышедшей уже после падения в России империи. Теперь он уже прямо называл французское государство Старого порядка "самодержавной или абсолютной монархией" [196] , подчеркивая тем самым идентичность французского и российского абсолютизмов. Не сдерживаемый более цензурой, Н.И. Кареев открыто заявил о том, что ранее им только подразумевалось: Французская революция – прямой аналог революции в России. "Наша революция 1905 г., писал он, – была как бы повторением того, что произошло во Франции за сто шестнадцать лет перед тем. В 1789 г. французы сбросили с себя иго королевского самодержавия и сделали попытку его замены конституционной монархией... В 1792 г. во Франции произошла отмена королевской власти и была провозглашена республика. В России повторилось то же самое в 1917 г." [197] Подобно многим своим современникам, Н.И. Кареев верил, что история Французской революции является провозвестием того пути, который предстоит пройти России. Неудивительно, что исходные пункты этого маршрута – монархия Бурбонов и монархия Романовых – представлялись ему столь схожими между собой.

196

Кареев Н.И. Великая французская революция. Пг., 1918. С. 17 (курсив мой – А.Ч.).

197

Там же. С. 4.

Я так подробно остановился на кареевской интерпретации французского абсолютизма не только потому, что из наших историков Французской революции "патриарх русской школы" больше других уделял внимания данному сюжету, но и потому, что предложенная им трактовка оказалась, как мы увидим далее, "типической" для всей отечественной историографии Революции.

В этом нетрудно убедиться, обратившись, например, к уже упоминавшейся в первой главе научно-популярной книге об абсолютизме, написанной Е.В. Тарле [198] . У нас нет оснований полагать, что, работая над ней, автор находился под влиянием кареевской концепции. Е.В. Тарле написал это сочинение в 1906 г., то есть за два года до появления "Западноевропейской абсолютной монархии" Н.И. Кареева. Вышедшую же ранее "Историю Западной Европы в новое время", где Н.И. Кареев впервые подробно сформулировал своё видение французского абсолютизма, Е.В. Тарле в сносках не упоминает. А если ещё вспомнить о разных методологических предпочтениях обоих историков – Тарле симпатизировал марксизму, который Кареев отвергал, – то вряд ли мы бы удивились, обнаружив в их интерпретациях абсолютизма, как минимум, некоторые различия. Однако, напротив, не только в основных положениях, но и во многих частностях эти интерпретации практически совпадают.

198

Тарле Е.В. Падение абсолютизма в Западной Европе. Исторические очерки [1906] // Тарле Е.В. Сочинения: В 12т. М., 1958. Т. 4. С. 313-440.

Подобно Н.И. Карееву, Е.В. Тарле рассматривает абсолютизм как некий внеисторический феномен, встречавшийся в разные времена и у разных народов: в Вавилонском царстве Хаммурапи, Древнем Египте, Римской империи, средневековой Англии (до XIII в.) и т.д., а наиболее характерным или, точнее, наиболее известным его образцом также считает французскую монархию Старого порядка [199] . Предложенное Е.В. Тарле её описание в основе своей повторяет кареевское. Французский монарх якобы обладал ничем не ограниченной, "бесконтрольной властью над человеческой жизнью, честью и достоянием" подданных [200] , в подтверждение чего вновь приводился знаменитый тезис "государство – это я" [201] . Подобная неограниченная власть применялась совершенно волюнтаристским образом, граничившим с произволом, – "без плана, без руководящей мысли, без будущего", "от случайности к случайности, от авантюры к авантюре" [202] . Тарле сравнивал её с корабельной пушкой, сорвавшейся во время шторма с креплений. Так, преследование Людовиком XIV гугенотов, которое "страшно вредило планам торгово-промышленного развития Франции", было, по мнению ученого, вызвано всего лишь желанием "абсолютизма, избавленного от реальных забот", "занять свои досуги" [203] .

199

Там же. С. 321-325, 360.

200

Там же. С. 330.

201

Там же. С. 346.

202

Там же. С. 336. См. также: С. 333.

203

Там же. С. 365.

В XVIII в. французская абсолютная монархия, по словам Е.В. Тарле, представляла собой настоящее "экономическое бедствие", ибо её действия вели к "экономическому распаду" и "хроническому голоданию нации" [204] . Ну а поскольку ни к каким реформам она не была способна по сути своей – подобную мысль автор книги повторяет неоднократно [205] , – "результат был предрешен всей исторической эволюцией французского народа, революционному поколению оставалось выполнить продиктованную задачу" [206] .

204

Там же. С. 328, 340, 361.

205

"Это обстоятельство коренится в тех же основных, генетических чертах неограниченной монархии: именно вследствие сознания или предчувствия того, что всякая коренная реформа политического строя для него равнозначаща с самоупразднением, абсолютизм ещё задолго до кризиса так упорно гонит от себя мысль о реформе и помощь реформаторов". – Там же С. 354. См. также с. 344-355.

206

Там же. С. 350.

И, наконец, для указанной книги Е.В. Тарле, так же, как и для рассмотренных выше работ Н.И. Кареева, характерна экстраполяция французского исторического опыта на русскую действительность. Причем, если в трудах Кареева, написанных в условиях цензурных ограничений, такая экстраполяция скорее подразумевается, нежели декларируется, то в сочинении Тарле, появившемся во время первой русской революции (1906), исторические параллели между двумя странами проведены вполне открыто. Подобно своему старшему коллеге, Е.В. Тарле писал "Франция", держа в уме "Россия".

Ну а уж если даже столь уважаемые профессиональные историки считали возможным проводить прямые аналогии между французской монархией Старого порядка и русским самодержавием – аналогии, имевшие чисто политический подтекст, – то совсем не удивительно, что русская историческая публицистика периода революции 1905-1907 гг. соответствующими аналогиями просто изобиловала. Так, в брошюре М. Олениной "Весна народов" мы видим тот же самый набор стереотипных характеристик монархии Бурбонов, что и в научно-популярных трудах названных выше исследователей: "самодержавный король" [207] , обладавший неограниченной властью ("государство – это я" [208] ), "был хозяином жизни и имущества подданных". [209] В стране царил полицейский произвол ("По доносу полиции всякого могли бросить в тюрьму и продержать там сколь угодно долго времени" [210] ), "судили судьи, назначенные правительством" [211] , свирепствовала цензура ("книги, учившие любви к ближнему, братству, равенству всех людей, уничтожались как опасные" [212] ) и т.д., и т.п. Короли, заявляет автор, "довели свой народ до полного истощения" [213] , в результате чего и произошла Французская революция.

207

Весна народов (Великая французская революция) / Сост. М. Оленина. Н. Новгород, 1906. С. 7.

208

Там же. С. 3.

209

Там же. С. 69.

210

Там же. С. 7.

211

Там же. С. 8.

212

Там же. С. 14.

213

Там же. С. 2.

Точно так же описана власть французского монарха и в уже упоминавшейся брошюре анонимного социал-демократа: «Самодержавный господин, с неограниченной властью, он держал в своих руках судьбы целого государства. "Государство – это я", – с гордостью сказал один из королей французских, Людовик XIV» [214] .

После революции 1917 г. аналогия между монархиями Бурбонов и Романовых в значительной степени утратила свою политическую остроту, однако представлениям о французском государстве Старого порядка как о "королевском самодержавии" суждена была долгая жизнь в отечественной историографии Французской революции.

214

Великая французская революция. СПб., 1906. С. 7.

Советские исследователи Революции уделяли вопросам функционирования государственных институтов Старого порядка гораздо меньше внимания, нежели историки "русской школы", и, касаясь этой темы, фактически ограничивались воспроизведением дефиниций, выработанных предшественниками. Отчасти такая ситуация была связана с процессами, происходившими тогда в соседней профессиональной "галактике" – специалистов собственно по истории Старого порядка. После утверждения в отечественной историографии "классового подхода", они направили свои усилия, прежде всего, на установление "социально-классовой природы" абсолютизма [215] , а изучение его государственных институтов, напротив, оказалось сведено к минимуму. Соответственно и специалисты по Французской революции, говоря о Старом порядке, теперь рассуждали преимущественно о "классовой основе" абсолютизма, а при характеристике самой монархии довольствовались беглым перечнем стереотипных определений: "самодержавная", "неограниченная" и т.д. Причем если подобные представления о "классовой основе" претерпели в ходе острых дискуссий 20-50-х годов довольно существенную эволюцию, то видение "надстройки" всё время оставалось неизменным.

215

См.: Кондратьев С.В., Кондратьева Т.Н. Наука "убеждать", или Споры советских историков о французском абсолютизме и классовой борьбе (20-е – начало 50-х гг. XX века). Тюмень, 2003. С. 34 и далее.

Так, Н.М. Лукин в своей работе "Максимилиан Робеспьер" определял власть Людовика XVI как "королевское самодержавие". Правда, тут же, в соответствии с теорией "торгового капитализма" М.Н. Покровского, оговаривал, что «это самодержавие было далеко не безграничным. Король был не только "первым дворянином своего государства". Само усиление его власти произошло благодаря тесному союзу с торговым капиталом... Интересы героев первоначального накопления определяли всю внешнюю и в значительной степени внутреннюю политику Людовика XVI, как и его ближайших предшественников на троне» [216] .

216

Лукин Н.М. Максимилиан Робеспьер // Лукин Н.М. Избранные труды. М., 1960. Т. 1. С. 23.